Марч улыбнулся.

— Я могу обойтись и без тисков для пальцев. По правде говоря, я не думаю, что вы можете многое мне рассказать. Я только хотел бы узнать: что вы думали о Пелле, когда он работал здесь, у мистера Джернингхэма?

Рейф засунул руки в карманы. Он продолжал стоять в свободной позе, поставив одну ногу на каменный выступ перед очагом.

— Я не уверен, что вообще о нем думал. Мне не часто приходилось с ним сталкиваться, я ведь представитель трудящихся масс. У меня есть маленький автомобиль, но другой парень, Эванс, делает с ним все, что я не могу сделать сам. С Пеллом мне просто не приходилось общаться. Я полагаю, вы спрашиваете не о том, как он выглядит?

— Я бы не возражал получить и эту информацию. — Инспектор был уверен, что невозможно описать человека, не выдав своего мнения о нем.

Рейф пожал плечами.

— Маленький, крепкий, грубоватый. Он не слишком-то подходит на роль Дон Жуана. Насколько я знаю, очень хороший работник. Черные волосы, довольно светлые глаза. Повсюду оставлял после себя пятна смазки и машинного масла. Знаете, очень забавно: другой работник, Эванс, мог делать ту же работу и оставаться сравнительно чистым. Я не мог понять, почему Сисси в него влюбилась. Но, наверно, он немного принаряжался, когда шел на свидание.

— Какой у него характер?

— В моем присутствии он не проявлял никакого характера, но, как я уже сказал, мне не пришлось с ним много общаться. Мрачный, молчаливый, с виду неудачник, но Дейл всегда говорил, что Пелл — лучший механик из тех, кого он встречал в жизни.

— Спасибо, — сказал Марч. Он подумал, что Рейфу Джернингхэму, пожалуй, не слишком нравился любимый механик его кузена. Инспектор продолжил: — А девушку вы знали?

— Я с детства видел ее. Но не могу сказать, что знал ее.

— Она не говорила с вами о Пелле?

— Нет. Не думаю, что она говорила с кем-то, кроме Лайл.

— У вас с Сисси не было каких-либо отношений? Но за все эти годы у вас не могло не сложиться собственного впечатления о ее характере. Как вы считаете, она была из тех девушек, что способны совершить самоубийство из-за несчастной любви?

Рейф снова пожал плечами.

— Я не хочу ничего утверждать. Я думаю, каждый может совершить самоубийство, если его подтолкнуть. Я не знаю, насколько сильно ее подтолкнули.

Этот дважды повторенный глагол произвел на инспектора особенное впечатление. Он попросил очень серьезно:

— Расскажите, пожалуйста, что вы думали о девушке.

Рейф нахмурился и на мгновение стал похож на своего предка с портрета. Потом ответил с отвращением в голосе:

— Длинная, худая ящерица, пустая, бесхарактерная. Из тех, что в детстве вечно хнычут и без конца болеют. Но подо всем этим — какое-то скрытое упорство, вы понимаете, о чем я.

— Вы могли бы ожидать, что такая девушка бросится со скалы?

— Иногда случается неожиданное, — ответил Рейф.

Инспектор внутренне согласился. Он задал следующий вопрос:

— Вчера вечером вы оставили миссис Джернингхэм и отправились на прогулку. Вы можете сказать, в каком направлении вы пошли?

Рейф снял ногу с выступа и выпрямился. Потом небрежным движением повернул кисть руки, взглянул на часы и произнес легкомысленно:

— А, тогда… Я спустился и прошелся по пляжу.

— В каком направлении?

— Вокруг залива.

— Вы ходили к Тэйн-Хэду?

Рейф улыбнулся.

— Я забыл, что вы не из этих мест. Если идти вокруг залива, то, конечно, доберешься до Тэйн-Хэда через какое-то время.

— Через какое время? — быстро спросил Марч.

— Это, — проговорил с улыбкой Рейф, — зависит от того, с какой скоростью идти.

— Сколько времени это заняло у вас вчера?

— Боюсь, вчера я не зашел так далеко. Я свернул на полпути. Все было бы слишком просто, если бы я добрался до того места, правда? Рассказ свидетеля. Я как раз оказался бы в таком месте, с которого смог бы разглядеть, было это самоубийство или убийство. Или нет? Я ведь не знаю, где именно упала Сисси, поэтому, вполне возможно, от меня не было бы толку как от свидетеля, даже если бы я там и оказался. В некоторых местах утесы сильно выдаются вперед, нависают над берегом.

— Вы уверены, что не дошли туда? — твердо спросил Марч.

Рейф шагнул к столу и остановился, глядя на инспектора со своей лукавой улыбкой.

— Вполне уверен.

Марч в ответ испытующе посмотрел на него:

— Я хотел бы узнать, сколько времени обычно занимает у вас путь отсюда до Тэйн-Хэда?

Рейф ответил с искренней простотой:

— Это четыре мили по дороге. Скажем, десять минут на машине, а пешком — чуть больше часа, если вы хороший ходок. Две мили по пляжу — это занимает у меня три четверти часа.

— Благодарю вас. Именно это я хотел узнать. Но вчера вечером вы вернулись с полдороги?

— Да, примерно с половины дороги.

— Насколько светло было, когда вы свернули?

— Достаточно светло, чтобы я засветло дошел до дома.

— То есть было около половины десятого?

— Наверно, немного позже, но я не смотрел на часы.

— Вам был виден мыс? Вы смогли бы увидеть, если бы там кто-то двигался?

— До того момента, как я повернул? Да.

— Вы заметили кого-нибудь?

— Ни души.

— Или, может быть, услышали что-то — до поворота или после?

— Боюсь, что нет. Плохо дело, да? Если бы я пошел Дальше по пляжу, я мог бы стать таким удобным свидетелем! Но если вы когда-нибудь попробуете гулять там после наступления темноты, вы поймете, почему я повернул.

— Понятно, — проговорил Марч. — А в котором часу вы пришли домой вчера вечером?

Рейф вынул руки из карманов, взял со стола Дейла линейку и стал поигрывать ею.

— Черт возьми! Если бы я мог знать, что это важно! Я бы засек время, но боюсь, я все-таки этого не сделал. Вот что всегда плохо с этими убийствами и самоубийствами: они сваливаются на голову без всякого предупреждения. Если бы я знал, что с несчастной Сисси случится что-то подобное, я не отводил бы глаз от часов. Но вместо этого без всякой пользы болтался по окрестностям и в конце концов просидел у стены над морем до… Вот в этом-то и беда: я не знаю, до какого времени.

— До полуночи? — предположил инспектор.

— Может быть, — ответил Рейф.

Лайл вышла в сад. За теннисными кортами был тенистый уголок, сзади защищенный от посторонних высокой смешанной живой изгородью, а с боков — старыми деревьями с колючими ветвями. Рядом с изгородью стояла скамейка. Лайл опустилась на нее, откинулась на спинку. Над ней простиралось небо, наполненное светом, бледно-голубое. Перед ней — травянистый склон, засаженный рододендронами, азалиями, гевеями, сиренью и белой эукрифией, сияющей на солнце, как апельсин в цвету. Чуть пониже — несколько темных хвойных деревьев и падубов — золотистых, серебристых и староанглийского зеленого цвета. Рядом с ними — тонкий клен, трепещущий хрупкими бело-розовыми листьями. Эти полупрозрачные листья дрожали даже в самые безветренные дни. Все вокруг было совершенно неподвижно, лишь море, полное тайного движения, беспрестанно менялось — мерцало, переливалось в лучах солнца.