И какую часовенку!

Загляденье!

Из ровных, тщательно ошкуренных бревен, одновременно и крепенькую как гриб, и — летящую, темную на фоне светлого северного неба.

Сам, на скудную егерскую зарплату, покупал лес, сам тщательно выбирал, сам рубил, сам шкурил.

И все — молчком.

Я б и не узнал, если б другие егеря не сказали.

Причем поставил ее так, что на машине — не подъехать. Только пешком, километров пять по тропинке в гулком сосновом бору.

Подальше от докучливых людских глаз.

Как он туда эти бревна таскал — просто ума не приложу…

Но — построил.

Стоит.

— Как тебе это в голову-то пришло? — спрашиваю, нарезая крупными ломтями дорогую по их меркам московскую колбасу на закуску.

Он в это время чеснок чистит да хлеб кромсает.

Отловились нормально, с десяток неплохих судачков завалили, можно и перекусить под сто грамм.

Ну, или не под сто…

Как получится…

— Да не знаю, — жмет плечами в ответ. — Торкнуло что-то…

— Нормально, — говорю, — тебя торкнуло…

Молчит.

Только посапывает.

…Нарезали, разлили по первой, выпили.

Я закурил, он бутерброд с колбасой себе наладил.

Вечер, речка.

Мы в лодке сидим.

За коряжник привязались, чтобы течением не унесло.

Волга — она такая.

Только с виду спокойная…

Сейчас перекусим, с часок на вечерней зорьке блесны помакаем, да можно и на базу возвращаться.

— Понимаешь, — говорит, дожевывая, — источник там. Ну, родник. В воде вроде ничего особенного, а журчит — хорошо. Я как-то кабана гонял, ну, и набрел на него. Попил водички, посидел, послушал. Хорошо. Ну, и дальше побежал…

Замолкает, потом начинает хлопать себя по карманам.

Протягиваю ему пачку сигарет и, пока прикуривает, — разливаю по второй.

— Ну, и что дальше? — спрашиваю.

— А ничего, — снова жмет плечами. — Потом еще раз туда пришел. И еще… Давай выпьем, что ли?

— Давай, — говорю.

Выпили, помолчали.

— Ну вот, — говорит через некоторое время. — Так и стал туда ходить. А потом думаю: чего-то здесь не хватает. Прикинул — церковка бы хорошо тут стояла. Душевно…

— Часовенка, — поправляю.

— А, ну да, — вздыхает. — В церкви поп быть должен постоянный. Значит — часовенка. Мне говорили уже, до тебя…

— И что, — спрашиваю, — так все сам и придумал?

— Ну, — отвечает, — сам. Кто ж мне подскажет-то?

— Нормально, — качаю головой.

— Вот и я так думаю…

Это он уже так.

Для поддержания разговора.

…Выпили по третьей, закурили.

— Значит, сам? — переспрашиваю.

— Сам, — отвечает.

— А ты хоть знаешь, — смеюсь, — что она у тебя получилась в полном соответствии со всеми канонами русского средневекового деревянного зодчества?

— Откуда мне знать, — удивляется. — Я и в Богато не верю…

Во как, думаю.

Ничего себе…

— Ладно, — говорю. — Давай еще по одной, да и пошли ловить дальше. Что-то мне подсказывает, что судак нынче вечером хорошо на бровках бить будет…

— Да похоже, — кивает. — Его погода…

Разлили.

Зажевали бутербродами с колбасой и свежим деревенским чесноком, и он, отвязав лодку от коряги, стал аккуратно выгребать веслами на стремнину.

Здесь, в коряжнике, мотор-то не особо заведешь, винт можно в две секунды убить.

Жалко.

А я ящик свой открыл, приманки смотреть.

Тут ведь тоже думать надо, что ставить.

Погода-то она хоть и его, судачиная, но и от рыбака тоже многое зависит.

Реку чувствовать надо.

Сижу, поролонки перебираю, волна плещет, в кустах подъязки играют, Сашка на веслах пыхтит.

Вечер как вечер.

Обычный.

Река как река.

А за поворотом, потом пять километров пешком по узкой лесной тропинке, журчит обычный лесной родничок и рядом с ним часовенка стоит свежесрубленная.

И откуда только, думаю, что берется…

Беру бутылку «Наири», бокал, блюдечко с порезанным лимоном и выхожу на террасу. У этого ресторана на последнем этаже «Хайята» есть одно неоспоримое преимущество: свободный выход на оборудованную под летнюю веранду крышу и столики на ней.

Но мне сейчас плевать на столики.

Ставлю добычу прямо на перила, наливаю себе коньяку, закуриваю и смотрю на лежащую внизу старую Москву.

В голове — ровным счетом ни одной мысли.

Только глухой, гнетущий депресняк.

Плохо мне…

— Извините, извините, — щебечет сзади испуганно восточного вида официантка. — Это очень дорогой коньяк…

Поворачиваюсь, вскидываю удивленно бровь.

— Я что, — спрашиваю, — похож на человека, которому нечем заплатить за бутылку коньяка?

Смущается.

— Да нет, что вы. Но…

— А какие еще в такой ситуации могут быть «но»? — кривлюсь уголком губ. — Я — покупаю, вы — продаете. Лучше принесите-ка мне еще чашечку кофе. Двойной эспрессо, без сахара.

Еще больше смущается и убегает.

Наверное, хорошо любить восточную женщину.

Покорную, понимающую.

Млеющую от любого, даже самого незначительного знака внимания…

…Не знаю, не пробовал.

Подхожу к ближайшему столику и забираю оттуда пепельницу.

Просто швырнуть окурок вниз — скотство.

А до него нельзя опускаться ни при каких обстоятельствах.

Наливаю следующий бокал, закуриваю следующую сигарету. На улице становится прохладно.

Вечер.

Внизу — море огней.

Машины едут.

Чей-то подгулявший хохот.

Кстати, не люблю громко смеющихся мужчин.

Хотя — плевать…

…А вот и официантка.

Принесла кофе.

Сменила пепельницу.