И это быстро понял прежде всего Ленин… Имеется любопытный документ — запись переговоров Ленина по прямому проводу 3 (16) января 1918 года с председателем мирной делегации в Брест-Литов-ске Троцким. Тогда делегация РСФСР вела тяжелые переговоры с немцами о заключении мира. Троцкий их фактически сорвал, но дело сейчас не в этом.

Интересны ответы Ленина, приведенные в его Полном собрании сочинений:

«1.

У аппарата Ленин. Я сейчас только получил Ваше особое письмо. Сталина нет, и ему еще не мог показать. Ваш план мне представляется дискутабельным… Как только вернется Сталин, покажу письмо и ему. Ленин.

2.

Мне бы хотелось посоветоваться сначала со Сталиным, прежде чем ответить на Ваш вопрос… Ленин.

3.

Сейчас приехал Сталин, обсудим с ним и сейчас дадим Вам совместный ответ. Ленин».

Как видим, сразу же после победы Октябрьской революции Ленин, и до этого ценивший Сталина высоко, все больше начинал ценить его в полную силу возможностей Сталина. Малоизвестный факт: 23 декабря 1917 года именно Сталин на время краткого отпуска Ленина назначается председателем Совнаркома.

Но вот еще один, тоже малоизвестный, но тоже любопытный эпизод — из дореволюционного периода истории партии…

Ленин в письме Зиновьеву от 23 июля 1915 года спрашивает: «Не помните ли фамилии Кобы?»

Как это понимать?

Безусловно, не приходится сомневаться в том, что дореволюционный Сталин входил в круг ленинских интересов, но получается, входил не так уж плотно и значимо?

Если бы Сталин не был арестован и сослан, а оставался на свободе и по-прежнему руководил бы Русским бюро ЦК, связи Ленина и Сталина укреплялись бы и укреплялись. Но Сталин с конца февраля 1913 года был на четыре года изолирован от оперативной партийной работы, и в результате чуть ли не полное, выходит, забвение?

Да-а, коллизия для любителей лакировки Сталина несколько неожиданная!

Вот-те и «ближайший соратник товарища Ленина…» и т. д.

А товарищ Ленин даже имени «ближайшего соратника» не помнил, оказывается!

Конечно, до революции подлинную фамилию Сталина крепче всего помнили в Охранном отделении, а в партии были больше в ходу псевдонимы. «Кобу» знали также как «Ивановича», «Василия», «Васильева» (последний псевдоним «воскрес» в годы Великой Отечественной войны как кодовое имя Сталина в его фронтовой переписке).

Но чтобы уж так решительно не помнить, что «Коба» — это на самом деле Иосиф Джугашвили?

Странно?..

Да не очень.

С одной стороны, этот неожиданный сюжет лишний раз доказывает, вообще-то, высшую партийную квалификацию Сталина! Профессиональный революционер — по необходимости прежде всего нелегал, а у нелегала нет имени, у него — десятки имен.

Но с другой стороны…

Что ж, с другой стороны, этот сюжет, как ни крути, показывает, что с 1913 года Сталин все же не «сидел» в голове у Ленина так уж повседневно — как, например, тот же Зиновьев или старый партиец Карпинский-Минин (1880–1965), которому Ленин в августе 1915 года писал: «,Письмо Ольги (С,Н, Равич, — С.К.) получил, Коба прислал привет и сообщение, что здоров…»

Однако уже в начале ноября 1915 года Ленин просит того же Карпинского: «…Большая просьба: узнайте (от Степко или Михи и т. п.) фамилию «Кобы» (Иосиф Дж?? мы забыли), Очень важно!!»

«Степко» — это кавказский большевик с 1903 года Н.Д. Кикнадзе (1885–1951), «Миха» — член РСДРП с 1898 года кавказский большевик М.Г. Цхакая (1865–1950). Первый с 1906 года, второй — с 1907 по 1917 год находились в эмиграции, Оба Сталина знали по Кавказу прекрасно — еще с революционной юности, И справку, конечно, дать могли.

При этом, даже после восьми лет общения и совместной работы в эмиграции, Ленин пишет об обоих, называя по партийным псевдонимам, а не по фамилиям.

Характерная деталь!

Дореволюционная коллизия с забытой Лениным фамилией Сталина говорит о том, что Сталин, оставаясь для Ленина «чудесным грузином», не был, после ареста и высылки в Сибирь, соратником Ленина по текущей борьбе, Ленин был в Женеве, Сталин — в Курейке, Тут много не посотрудничаешь…

Так что линия «Ленин — Сталин» полностью оформилась и окрепла только после победы Октября.

Зато уж — прочно и неразрывно!

Именно Октябрь и последовавший за ним период новейшей истории России позволили говорить о Сталине не только как о выдающемся ленинском соратнике, но и как о наиболее великом и последовательном продолжателе дела Ленина…

ДЛЯ ВСЕХ лидеров большевизма, ставших с 25 октября (7 ноября) 1917 года руководителями России, два последних месяца 1917 года и первые два месяца нового, 1918 года были не просто напряженными, но и неповторимыми.

Неповторимыми в том смысле, что это были их первые месяцы в новом их общественном качестве — в роли высших государственных управленцев. Теперь уже не было нужды критиковать власть — они сами были властью! И теперь надо было не речами, а делами — ежедневными решениями, распоряжениями, приказами, декретами, постановлениями и т. п, — доказывать окружающим свою компетентность и способность управлять обществом и государством.

«Сто дней» Сталина, как и вообще «Сто дней» большевиков, начались 7 ноября 1917 года и истекли к середине февраля 1918 года — как раз ко времени первого жестокого кризиса молодой советской власти, когда срыв Троцким мирных переговоров в Брест-Литовске поставил РСФСР на грань гибели.

И все эти «Сто дней» слились для Ленина и Сталина — без особых преувеличений — в один бесконечный день.

«Сто дней» Наполеона окончились его крахом, «Сто дней» Ленина и Сталина окончились кризисом, из которого новые вожди России вышли — при всей отчаянности их положения — окрепшими и усилившимися.

Первый опыт был получен, осмыслен и усвоен, а первые «блины» оказались не таким уж и «комом».

2 (15) ноября 1917 года Сталин выступил в прениях на совещании представителей политических партий, рабочих Путиловского завода и Центрального исполнительного комитета Всероссийского железнодорожного союза (Викжель).

Очевидно, это было его первое публичное выступление после Октябрьской революции — в качестве одного из руководителей нового правительства, И что интересно! Новой власти уже неделя, а Сталин держит публичную речь первый раз за неделю. Уже одно это говорит многое об уровне его тогдашней загруженности. Троцкий, я думаю, публично «отметился» за эту неделю не раз и в самых разных аудиториях, а Сталин был по горло занят оперативными вопросами.

Спору нет — время было такое, что Слово (не пылкие речи, а толковое деловое слово) тоже было Делом. Однако в сталинской послеоктябрьской биохронике за 1917 год отмечена, кроме названной выше, лишь еще одна публичная речь — 14 (27) ноября на съезде финляндской социал-демократической рабочей партии в Гельсингфорсе (Хельсинки).