Потом все это кончилось, поскольку Совет Министров большинством в три голоса отклонил идею возрождения русского театра в городе Даугавпилсе. Мы странствовали, искали место, где бы могли все продолжить… Кончилась эта история тем, что мы оказались на КамАЗе и провели там зиму в одной квартире. Питались так… своеобразно. А до этого я успел поставить спектакль в Орджоникидзе, ныне Владикавказ. Такая вот жизнь. Но главное все происходило внутри, потому что я учился, и это было для меня самое главное. С тех пор я этим и занимаюсь 40 лет уже.

Всю эту жизнь я жил бедно… хотя и не слишком бедно – я получал 125 рублей как режиссер, но не всегда ж была работа. Потом КГБ запретило мне работать в театре. А потом меня не брали на работу в Вильнюсе вообще никуда, даже стрелком пожарной охраны. Как раз в это время у меня родился сын Дарька. Я придумал профессию «интеллектуальная проститутка» – за 10 рублей весь вечер отвечал на любые вопросы. Потом был «кролик»: я участвовал во всяких экспериментах в качестве испытуемого, там и закончил с темой экстрасенсорики.

Потом был Киев, потом Чернобыль, потом чернобыльцы, клиника… И замечательный человек – Ангелина Ивановна Нягу, профессор, доктор медицинских наук, невропатолог. У нее я тоже многому научился. Еще в моей жизни были прекрасные люди, которые сыграли в ней очень большую роль: Александр Михайлович Паламишев, мой педагог в Щукинском училище, и Владимир Павлович Эфраемсон, основатель медицинской генетики, человек, сидевший до и после войны в лагерях. Я имел честь редактировать его рукопись «Пять генетических признаков гениальности». А еще Елизавета Людвиговна Маевская, педагог-консультант ВТО, бывшая актриса МХАТа, отсидевшая 10 лет в лагерях, Петр Михайлович Ершов, театральный педагог, автор потрясающих книг «Технология актерского искусства» и «Режиссура как практическая психология», и Павел Васильевич Симонов, директор Института высшей нервной деятельности, друг Петра Михайловича. В этом институте я тоже участвовал в различных экспериментах. Обыгрывал детектор лжи, там… всякие разные другие штучки…

Потом меня опять обманули – обещали прописку и квартиру в Киеве и не дали. Я уволился, уехал в Вильнюс и открыл кооператив по оказанию психологических услуг. Потом опять Киев, театрик, «ЗИКР»… А потом Питер.

Радуйся – оттого, что Веруешь, Возлюби то, во что Веруешь. Самое сложное, конечно, Веруй. По моим понятиям, веровать – это не действие, это состояние, тотальное переживание. Если человек переживает что-то тотальное или как бы, попросту говоря, вздрогнул весь и на этот выброс энергии, на этот «вздрог» наложилось четкое желание, то оно обязательно сбывается. Просто сто процентов гарантии.

Веровать – это тоже вздрог всего существа. Бывают люди, которые веруют, но не рады этому. Вера, обрушившись на них совершенно внезапно, является для них тяжелой ношей, которая мешает им жить «по-простому». У нас любят говорить: «Хочу жить по-простому», то есть механически, когда все случается и не надо напрягаться. Такие люди веруют, но они не могут этому возрадоваться и поэтому помещают свою веру в иные миры, и, конечно, здесь все не так, как там. Там, да, там все в соответствии с верой, а здесь все не так. Знаете, как у Высоцкого: «Нет, ребята, все не так, все не так, как надо». И это служит им оправданием, что живут они не по вере своей. А если люди не живут по своей вере, то, естественно, живут по чужой. Но сами они, как правило, этого не замечают. Стараются не замечать.

Вообще, говорить о вере – это чревато. Но все равно говорить о ней надо. Вера – это прежде всего преображение. В этом ее смысл. Преображение – процесс сложный, требующий от человека огромного напряжения, вынимающий и выворачивающий на свет божий все, что в нем есть. Как сказал доктор Щеглов, «мы прекрасные и ужасные». Очень красиво сказал. И вот все это выворачивается и под беспощадным светом начинает преображаться. И это не морковка. Преображение – это предельное напряжение всех сил человеческих, предельное. Вот вы спрашиваете часто: «Как это?» Но пока преображение не началось, пока вы не уверовали, не поставили эту веру над собой, не убрали ее из зоны своих манипуляций, что толку гадать «как»!

Как случится, так и будет. Если вас тянет в доменную печь, то либо бегите в противоположную сторону, и желательно без оглядки, чтобы в соляной столб не превратиться, как жена Лота, либо горите в этом огне, и плавьтесь, и радуйтесь, и восторгайтесь преображению. И когда уже будет абсолютный предел и преображения, и восторга, и радости хотя бы оттого, что посмел, вошел в это, прыгнул, победил сторожевые пункты здравого смысла, – полюбите этот мир, в котором это возможно. И ваш путь закончится, и пойдет грибной дождь, и будет светить солнце. И если вы захотите, то сможете вернуться к людям, от которых так долго и мучительно отрывались. Это будет прекрасная жизнь.

Святые красиво называли преображение «преображением Господним», имея в виду не только преображение Христа, но и наше преображение – человеческое. Для меня это так и есть. Это и есть предназначение человека. Преображаясь сам, он преображает мир, одухотворяет его. Преображение и постижение – для меня это высший смысл, и, собственно говоря, все пребывание в мире – это постоянные усилия по раскрытию этого смысла.

Помните, в Гефсиманском саду, усыпив будущих апостолов, а тогда еще своих учеников, молился Иисус до кровавого пота: «Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты». Однажды я узнал, что кровавый пот – это реальность. Что в суперэкстремальных ситуациях, в сверхзапредельном напряжении сил у человека может выступить кровавый пот. Вот у Иисуса в Гефсиманском саду такое случилось. Что он постиг в той молитве? Нам с вами вряд ли когда-нибудь откроется, потому что вряд ли мы с вами сможем так молиться.

Любой смысл, в том числе и смысл жизни, рождается из огромного усилия души и духа, в вопрошании истины и ее постижении. Но никогда не бывает одного постижения на всех. Все это клише, готовые гамбургеры, макдоналдсы, картофель фри, кока-кола. Не бывает готового, одинакового для всех смысла. Ни тебе преображения, ни тебе постижения, ни тебе вопрошания. То, что в славянских языках называется вопрошанием, обращенностью, там, в экзотических странах, на вершинах Гималаев, называется медитацией. Я же говорил вам, что надо переосмысливать обыденность.

Когда люди говорят, что повседневная жизнь их отвлекает и не дает им сосредоточиться на возвышенном, они просто признаются в своей слабости, в том, что силы и веры для преображения и осмысления у них нет. Но если повседневная жизнь вам мешает, идите в скит, в монастырь или в пещеру. Потренируйтесь сначала там, а потом возвращайтесь опять сюда. Потому что, пока это не получилось здесь, преображение не произойдет. Постижение какое-то, да, может. Но преображение – нет. Ну как что-то в этом мире может помешать?! Если это часть вас и вы часть этого – кто кому мешает? Чем может помешать хорошо приготовленная яичница, чисто выстиранное белье или зарабатывание денег в поте лица своего? Или отсутствие необходимости зарабатывать деньги? Что может помешать вопрошающему, живущему в вере, радости и любви? Или вы имеете в виду мелочи быта, психологические беспокойства под названием «переживания»? Так это все сгорит все равно, это все переплавится.