Молчание, упавшее после рассказа, долгое и тяжелое.

– Спасибо тебе, – тихо говорит девушка.

Пират принимает ее благодарность молчаливым кивком.

Скоро рассвет.

Пират выпутывает свои пальцы из волос девушки.

Девушка отступает от решетки. Прикладывает руку к груди и низко, грациозно кланяется пирату.

Пират отвечает ей тем же: склоненная голова, рука у сердца, формальное признание того, что их танец окончен.

Он медлит, прежде чем поднять голову, сколько можно растягивает момент.

Когда он поднимает глаза, девушка уже от него отвернулась и молча идет к стене напротив.

Рука ее зависает над ключом. Она не смотрит ни на охранника, ни на пирата. Это ее решение, и ей не нужна помощь, чтобы его принять.

Девушка снимает ключ с крюка. Старается, чтобы ключ не звякнул о кольцо, чтобы не стукнул о камень.

Она возвращается через комнату с ключом в руке.

Ни щелчок, когда ключ поворачивается в замке, ни даже скрип открытой решетки не будят охранника.

Никаких слов, когда девушка дарит пирату его свободу, и он ее принимает. В темноте они поднимаются по ступенькам и не говорят о том, что будет после. Что случится, когда они дойдут до верхней двери. Какие неизведанные моря ждут их за нею.

Но перед самой дверью пират притягивает девушку к себе и ловит своими губами ее губы. Нет между ними решетки, они сплетены на темной лестнице, и только Судьба и Время могут все усложнить.

Тут мы их и оставим, девушку и ее пирата, пирата и его спасительницу, соединенных в поцелуе, в темноте, перед тем как дверь будет открыта.

Но история их здесь не кончается.

Она лишь меняется здесь.

Новый Орлеан, Луизиана, четырнадцать лет назад

Почти уже рассвет. Сероватая дымка выдавливает темноту ночи в пользу пока еще не вполне дня, но свет с улицы в переулок все-таки проникает, и его более чем достаточно, чтобы малевать.

Малевать в полутьме ей не привыкать.

Воздух прохладней, чем она ожидала, а перчатки без пальчиков, митенки, годятся, чтобы держать кисть, но не греют. Поверх митенок она натягивает рукава своей толстовки, как можно дальше натягивает, марая обшлага краской, но те и без того запачканы, запятнаны цветовыми оттенками всех сортов.

Она проводит еще одну линию вдоль псевдодеревянных филенок, добавляя им четкости. В целом работа сделана и могла считаться законченной, еще когда ночь была ночью и даже не собиралась становиться рассветом, и можно было оставить ее как есть, но ей не хочется расставаться. Ей нравится то, что вышло, и, гордая собой, она хочет сделать это еще лучше.

Перебирает кисти, вытягивает самую тоненькую из тех, что веером торчат из конского хвоста ее густых волос, темных, с синими прядями, исчезающими в этом особенном освещении. Потом тихонько роется в рюкзаке, который стоит у ее ног, и меняет тюбик с серой, как тень, краской на тот, в котором золотистый металлик.

Деталировку она любит больше всего. Добавим тут тени, а тут положим отблеск, и плоское доселе изображение внезапно приобретает объем.

Тоненькая кисточка оставляет золотистые пометки на рукоятке меча, на бородке ключа, на полосках пчелы. Они мерцают во тьме, замещая собой гаснущие звезды.

Довольная тем, как выглядит дверная ручка, она снова меняет кисти. Остался завершающий штрих.

Она всегда оставляет замочную скважину на десерт.

Наверное, это что-то вроде подписи, замочная скважина в двери, к которой нет ключа. Подробность, которая есть, потому что должна быть, не по необходимости, не из конструктивных соображений. Из тех, без которых впечатление будет неполным.

– Очень красиво, – раздается голос из-за спины, и девушка вздрагивает, а кисть падает у нее из пальцев и приземляется у ног, по дороге испачкав шнурки той угольно-черной краской, что как раз годится для скважины.

Обернувшись, она видит позади себя женщину.

Можно было бы убежать, но непонятно, в каком направлении.

Уже почти светло, и переулок выглядит по-другому.

Она забыла, как следует здороваться на том языке, который здесь в ходу, и не уверена, что уместней сказать, “привет” или “спасибо”, и потому просто молчит.

Женщина между тем рассматривает дверь, а не девушку. Сама она в пушистом халате цвета недоспелого персика, а в руках у нее кружка с надписью “Настоящая ведьма”. Кудрявые волосы повязаны пестрым шарфом. В ушах множество сережек. На запястьях – татуировки: солнце в лучах и несколько лун в ряд. Ростом она чуть ниже девушки, но выглядит очень значительно и, несмотря на свою мелкость, загромождает собой переулок. Девушка еще старательней прячет лицо под капюшон толстовки.

– А вы понимаете, что не имеете права здесь рисовать? – говорит женщина, отхлебывая из кружки.

Девушка кивает.

– Придется кому-то прийти и это закрасить.

Девушка, поглядев сначала на дверь, а потом на женщину, пожимает плечами.

– Пойдемте-ка, я угощу вас кофе, – бросает вдруг женщина и, не дожидаясь ответа, поворачивается и уходит за угол.

Девушка, чуть подумав, втыкает кисть в свой конский хвост, ко всем остальным, подбирает рюкзак и идет следом.

За углом находится магазинчик. Неоновый знак в виде открытой ладони с глазом посередине, незажженный, установлен по центру большого окна на фоне бархатной портьеры, задернутой так, чтобы нельзя было рассмотреть, что внутри. Женщина стоит на пороге, ждет, придерживает дверь для гостьи.

Колокольчик звякает, когда они входят. Внутри магазинчик не похож ни на один другой, в которых девушке выпадало бывать, всюду свечи и разномастная мебель. Пучки высушенного шалфея, перевязанные цветными бечевками, свисают с потолка в окружении мерцающих гирлянд и бумажных фонариков. На столе – хрустальный шар и пачка ароматизированных сигарет. Статуэтка бога с головой ибиса выглядывает из-за плеча девушки, которая все старается встать так, чтобы никому не мешать.

– Сядь, – говорит женщина, махнув рукой на бархатную, покрытую шалями кушетку.

По пути туда девушка задевает абажур в бахроме, которая продолжает трепетать и тогда, когда она наконец усаживается, угнездив рюкзак у себя на коленях.

Женщина возвращается с двумя кружками, на боку второй – пятиконечная звезда внутри круга.

– Спасибо, – тихо говорит девушка, беря кружку, довольная, что можно погреть о нее руки.

– А, так ты разговариваешь! – женщина усаживается в древнее кресло-честерфилд, которое скрипуче вздыхает под ее весом. – И как тебя зовут?

Девушка не отвечает, а пригубливает слишком горячий кофе.