— Я еще не закончил, — сказал Зигимер. — Ты и твой брат сражались за римлян. Я сражался против них. Называй римлян как хочешь, но они — смертельно опасные противники. Если мы поднимемся… Даже еще до того, как они, по твоим словам, «укоренятся» в нашей стране… Мы, скорее всего, потерпим поражение. И это поражение будет для нас самой большой бедой.

Арминий снова поморщился. Он видел легионы в действии, и в Германии и в Паннонии. Он не понаслышке знал, какую грозную силу представляют собой легионеры благодаря отменной экипировке и, главное, строжайшей дисциплине, которой не потерпел бы ни один свободолюбивый германец. Римляне обладали огромным опытом покорения и удержания в покорности строптивых народов, и Паннония лишь добавляла им этого опыта… Как будто они в нем нуждались!

— Мы должны напасть на них внезапно, когда они будут в невыгодной ситуации, — сказал Арминий, размышляя вслух.

— Как это сделать? — напрямик спросил отец.

Это был важный вопрос, и молодой человек предпочел бы не отвечать на него. Жизненно важный вопрос.

— Пока не знаю, — признался Арминий.

— Ну что ж, попытайся узнать. А до тех пор не высовывайся, — заявил Зигимер. — Иначе римляне заставят тебя об этом пожалеть. И не только тебя. Они заставят пожалеть всех херусков — всех германцев.

Арминий попробовал представить себе катастрофу, которая разразится над всеми германскими племенами. Над всеми, от хамавов и тенктеров, прижатых к Рейну, до его родного племени херусков, живущего в сердце Германии, и до маркоманов царя Маробода, чьи владения раскинулись к северу от Дуная. Хитроумный Маробод втайне поддерживал паннонских мятежников, но лишь втайне, ибо вовсе не желал, чтобы в его земли тоже пришли римские легионы. А еще были готоны,[6]или же готы, которыми, по слухам, правили могущественные вожди. Но готы жили так далеко на востоке, что Арминий не знал по имени ни одного из этих вождей. Что же должно было произойти, чтобы последствия ощутили на себе все германские народы, столь разные и столь многочисленные?

Ответ напрашивался сам собой: превращение всех земель от Рейна до Эльбы в провинцию Рима, установление там власти Августа, или, иными словами, порабощение живущих в Германии вольных народов. До готов римляне, скорее всего, доберутся не сразу, но и готам когда-нибудь придется задуматься: когда римские орлы решат сделать очередной рывок на восток?

— Я должен найти способ расправиться с римлянами, отец. Мы все должны, — заявил Арминий. — Иначе римляне станут нашими господами. Ты видел их лагерь, Минденум?

— Я слышал о нем, — ответил Зигимер.

— Этого мало. Я повидал немало военных лагерей в Паннонии, сам жил в одном из них, сражался вместе с легионерами и учился их искусству войны. Но Минденум, клянусь всеми богами, самый большой лагерь, какой мне доводилось видеть. Ни один из лагерей в Паннонии не идет ни в какое с ним сравнение! Значит, римляне все равно что правят нашим краем. Мы еще свободны — или воображаем, что свободны. Но раз на нашей земле стоит Минденум, о какой свободе может идти речь?

— Если мы восстанем и потерпим поражение, это будет хуже, чем если бы мы вовсе не восставали, пото… — начал было Зигимер.

— Да, ты уже это говорил, — раздраженно перебил Арминий.

Его отец продолжал, будто сын и не подавал голоса:

— Потому что восстание, с одной стороны, обескровит нас, а с другой — даст предлог римлянам ужесточить гнет. Этого нельзя допустить. Я думаю, нам еще повезло, что мы продержались так долго.

— Обещаю, отец, когда начнется мятеж, мы не проиграем, — заверил Арминий. — А если проиграем, я не доживу до поражения.

— Первая часть твоей клятвы меня вполне устраивает, — отозвался Зигимер. — Что до второй, лучше бы ей не пришлось сбыться.

— Да, я тоже так думаю. Но мы должны бороться с римлянами во что бы то ни стало.

Как и большинство германцев, Арминий свысока смотрел на народ Галлии. Когда-то галльские племена населяли добрую часть Германии, но германцы вышибли их за Рейн и наверняка заняли бы и западный берег реки, если бы римляне не оттеснили их обратно. Римляне, а не галлы! Однако чтобы превратить Галлию в провинцию, римлянам пришлось немало повоевать. Вспомнив об этом, Арминий вернулся к своей главной мысли:

— Галлы потерпели поражение, но сражались до последнего и не посрамили своей чести. Если одна лишь мысль о поражении заставит нас лечь кверху брюхом, как побитых собак, мы лишимся чести — и поделом.

— Честь — вещь хорошая, но ею может обладать и мертвец. А живой человек одной честью сыт не будет.

— Это верно. Но имена павших будут чествовать те, кто придет вслед за нами. Павшие заслужат вечную жизнь в песнях будущих поколений, — возразил Арминий. — Лучше умереть так, чем прожить долгую, но бесславную жизнь и быть забытым, словно ничтожный раб… И такое забвение будет заслуженным.

Отец вздохнул.

— Похоже, мне не убедить тебя бросить эту затею, а?

— Когда римские грабители явились сюда требовать дань, не я один почувствовал, что они покушаются на нашу мужественность. Им известно больше способов превращать мужчин в скопцов, чем простая кастрация.

И Арминий прикрыл пах сложенной чашечкой ладонью, как раньше делал его отец.

Зигимер снова вздохнул.

— Что ж, сынок, раз отговорить тебя я не в силах, буду помогать тебе всем, чем могу. Клянусь богами, помощь тебе понадобится. Я не всемогущ, но постараюсь, чтобы ты получил все необходимое.

Лицо Арминия осветила улыбка — словно солнце вышло из-за туч.

— Если мы будем вести борьбу вместе, как мы можем потерпеть поражение?

— Есть разные способы, — проворчал Зигимер. — Способы есть всегда.

Квинтилий Вар посмотрел на счета, составленные его писцами, и поморщился. Управляя Сирией, он привык к совершенно другому уровню доходов провинции — Германия давала едва ли двадцатую часть сирийских сборов. Нищая страна, иначе не скажешь. Впрочем, разве может быть иначе, если своего золота и серебра здесь практически нет, а оливки и виноград в таком климате не приживаются. Даже если бы здешнее население не было таким диким, больших пополнений в списке доходов ждать не приходилось.

Вар понимал это, ведь он сам повидал Германию. Но теперь вместе со своими легионами он покидал Минденум на зиму и на время мог забыть все увиденное здесь. Он вернется сюда следующей весной, а до той поры позволительно о Германии не думать. Благо необходимости думать о ней нет, а желания вспоминать ее — тем более.

Сам Август не видел Германии. Счастливчик, он ни разу не переправлялся через Рейн. А раз так, что он скажет, узнав, какую жалкую сумму выжал его ставленник из столь большой страны? Не придет ли император в ярость?

Конечно, будь Вар посмелее, он подделал бы отчеты, но для такого дела у него была кишка тонка, ведь это означало немалый риск. Больше всего он боялся (хотя, разумеется, всячески скрывал свой страх), что Август заслал в его окружение шпиона, а то и нескольких. И если Вар пошлет императору одни цифры, а шпион — другие…