– Значит, Анна сильно переживала уход мужа, да? – поднялась со своего стула Катя, будто и впрямь устыдившись Наташиного упрека. Сложив руки калачиком под грудью, подошла к шкафу, оперлась об его угол плечом.

– Ой, да не то слово! Такое с ней сделалось нехорошее обстояние, как подменили бабу. Почернела, усохла, будто сглазил кто. А может, Нинка и сглазила… Ну, не сама, конечно, наверняка к знахарке сбегала. Есть там у нас одна такая – ведьма ведьмой, на привороты-отвороты мастерица. Может, знахарка чего в своих делах и напутала, кто знает? А только Анна и к мальчонке сразу будто переменилась – все это заметили. Бывало, не ведет его из садика, а будто мешок с картошкой за собой волочет. И при этом вперед себя так страшно смотрит, словно выискивает чего. Мальчонка словцо промямлит, а она на него как зыркнет! Будто огнем пыхнет. У нас все бабы жалели мальчонку-то, возмущались втихаря. А что с ней сделаешь, ничего и не сделаешь. Она ж ему родная мать. Это уж потом заведующая детским садиком тревогу забила, когда Алешка стал с синяками приходить. В роно позвонила, в опеку, опять же директору завода, где Анна работает. Директор, конечно, очень удивился, стал Аньку защищать – хороший, говорит, работник, ответственный.

– А в опеке что сказали?

– Так они тоже удивились. Аньку-то все в поселке знают, она ж вроде как при должности. Но домой к ней пришли, соседей поспрошали. А те говорят – да, мол, слышим, как мальчонка за стеной плачет. Оказывается, Анька закрывала его на выходные, а сама шастала где-то. Говорят, ее и выпимши видели. Шла по улице, качалась, бутылку в руках держала. Артиска хренова.

– Почему – артистка? Может, она и в самом деле… Может, от горя?

– Да ладно! Чего я, Аньку не знаю? Она сроду спиртного на дух не переносила! Артиска, она и есть артиска! – хлопнула мощной дланью по столешнице Наташа, вкладывая в урезанное словцо все свое негодующее презрение. – Она ить это нарочно придуривалась, чтобы ее в суде материнских прав лишили! Зараза бесчувственная! Да я б на месте судьи ее б самою в тюрьму засадила! А то что же получается? Если, допустим, баба по-всамделишному пьет да за дитем своим не смотрит, так ее и не содют, а вроде как за больную считают. А эта? Она ж и впрямь – артиска! Все разыграла, как по нотам!

– А Виктор? Он что, не захотел мальчика к себе взять?

– Так куда он его возьмет? У Нинки комнатка в общаге восьмиметровая, она и сама на сносях. Да и вообще… Какой с мужика спрос? Особливо с Витьки? Не, он не захотел, конечно… Да и закладывать стал порядочно, как от Аньки ушел, с работы его за прогулы турнули… Я думаю, Нинка сама его к бутылке и пристрастила. Наверняка вместе выпивали. Правда, сейчас не пьет, раз беременная. А про Витьку – не знаю. В общем, никому стал мальчонка не нужен. Ни отцу, ни артиске этой.

– Нет, но этого же просто быть не может… – задумчиво проговорила Катя, скорее для самой себя, чем для своей эмоциональной собеседницы. – Это же просто абсурд какой-то… Нет, тут что-то не так, это просто не может быть правдой…

– А чё же, по-твоему, я вру, да? – обиженно насупилась Наташа, уперев желтые кулаки в бока. – Ты думаешь, я тут с тобой прямо из головы сплетни сплетничаю? Мне чё, делать больше нечего? Да у нас после этого случая все Ново-Матвеево на ушах стояло, а я – вру?!

Последняя ее фраза прозвучала совсем уж гневливым окриком, и Катя, опомнившись, отступила на шаг, моргнула испуганно. Наташа, почуяв ее испуг, воинственным жестом поправила косынку на голове – так, наверное, поправляет сомалийский пират свою бандану перед нападением на беззащитное рыболовецкое суденышко.

– Эй, что за шум, а драки нет? – нарисовалась в дверях субтильная фигурка Ларисы, и Катя вздохнула с облегчением. Слава богу, пиратское нападение отменяется.

– Так я тут это… Вот кабинет как раз домываю… – схватившись за прислоненную к стене ручку швабры, развернула к Ларисе крупное тело Наташа. Хотя оно и не казалось уже таким крупным. Скукожилось будто.

– Так вроде помыла уже! – удивленно огляделась Лариса.

– Ага, ага… Ну все, пошла я…

Подхватив ведро, Наташа тяжелой поступью прошла к двери и очень аккуратно прикрыла ее за собой, выказывая этим жестом некоторое уважение к появлению Ларисы.

– Ну что, выслушала душещипательную историю? – плюхнулась Лариса на стул, вытянув вперед ноги в кроссовках. – Слезы не льешь?

– Неужели это правда, Ларис? – подняла на нее грустные глаза Катя. – Неужели в этой истории может быть хоть доля правды? Ты веришь, что вполне адекватная женщина может взять и разлюбить своего ребенка? Только потому, что муж бросил? Нет, я не верю… Тут что-то не так, точно не так… А может, она его сразу не любила, а? Как думаешь? Все-таки странная история, правда?

– Кать… Ну я ж тебе объясняла уже – не реагируй так болезненно. Здесь у каждого ребенка своя история, и ничуть не слаще этой, между прочим. Просто жизнь так складывается. У всякого своя судьба, что с этим поделаешь. Судь-ба! Слово такое есть, знаешь? А судьбу принять надо как данность. Я ведь и сама тоже детдомовская…

– Ты?!

– А что, не похоже?

– Нет… Совсем нет…

– Да ладно! Не надо говорить лишних комплиментов. Что, по мне не заметно, что ли?

– А почему… должно быть заметно?

– Да по всему! Хотя бы по моему недокормленному виду. Раньше-то, знаешь, условия проживания в детдомах куда как суровее были. Прозеваешь – и без куска хлеба останешься. Это сейчас тут развели красоту всякую, рюшечки в спальнях, ковры на полу, компьютеры, обеды домашние с пирогами… А раньше ничего такого и близко не было, выживай как хочешь. Не верь, не бойся, не проси. И дедовщина была будь здоров, покруче, чем в армии. Хотя она и сейчас есть, куда без нее.

– Да?!

– А ты как думала! Все государство на принципах дедовщины сидит, а здесь ее не будет, что ли? Вчера ночью мои пацаны, например, новенького мальчишку из окна на веревках спустили, чтобы он в ларек за сигаретами сбегал. Сегодня утром я с ними разборки устраивала.

– И что? Наказала как-то?

– Да не смеши, наказала… Наказанием ничего не добьешься. Так, поговорили немного, утрясли вопрос. Договорились, в общем. Главное в нашем деле – это уметь договариваться. На том и стоим. И с судьбой своей сиротской тоже надо уметь договариваться. Не копаться в своих синкопах, а договариваться. Иначе не выживешь. Ну, чего ты на меня так испуганно вытаращилась?

– Нет, я не… Я не вытаращилась…

– Ладно, не грузись. Все будет нормалёк. Прорвемся. А сейчас давай обедать пойдем. Слышь, как щами из коридора вкусно пахнет?

– Обедать?

Подняв глаза, Катя удивленно уставилась на свою собеседницу, будто предложение пообедать прозвучало неким кощунством относительно темы стихийно сложившегося разговора. И еще было что-то, именно с обедом связанное. Что-то очень важное. Что-то она должна была сделать… Ох-х, конечно же, как она могла забыть!