— Бежать бессмысленно, он напал на след и найдет меня где угодно. — И посмотрел в глубокие глаза Бабушки. — Зачем вы меня пригласили?

В голосе не было надежды. Григорий не просил о помощи, не искал ее, он просто хотел разобраться в мотивах старухи.

— Я могу спасти тебя.

— Вы обещали Гончару нейтралитет.

— Я дам слово, что тебе ничего неизвестно. Он не рискнет спорить.

Беспалый вновь улыбнулся:

— Зачем?

— Ты будешь жить.

Он шел за плохими новостями, а увидел протянутую руку, спасательный круг, брошенный в самый последний момент, в ту самую минуту, когда путаются мысли, отступают принципы и всеми поступками управляет великий Инстинкт Самосохранения. В тот самый миг, когда принятое решение проверяется на крепость.

— Сейчас я знаю, кем был и кем умру, — медленно произнес Григорий. — Но совершенно не представляю, кем буду жить, если приму ваше предложение. Я не жалею ни о чем, но не хочу ни повторять свою жизнь, ни начинать ее заново. В первом случае мне рано или поздно придется повторить то, что я сделал. Во втором… во втором не будет Смысла. Я не хочу просто ползать под солнцем.

Бабушка Осень выдохнула новую порцию дыма. Некоторое время наблюдала за причудливым облаком, а затем, не глядя на Григория, спросила:

— Ты на самом деле ни о чем не жалеешь?

Беспалый вздрогнул. Он не мог поймать взгляд старухи, но все равно не отрываясь смотрел на ее лицо. Выдохнул резко: — Нет!

И вдруг показалось, что клубы табачного дыма перестали быть хаотичным облаком и приняли форму призрачных фигур. Изобразили мертвых людей, память о которых выжгла душу Григория. Вот человек с перерезанным горлом, вот с разбитой головой, вот — покрытый кровоточащими язвами…

— Ты жалеешь, — грустно улыбнулась Бабушка Осень. — Ты жалеешь, но при этом понимаешь, что не имеешь права жалеть о том, что сделал. Не имел. Но в то же время не мог не жалеть. Ты запутался, Григорий. Ты отплыл от одного берега, а к другому не причалил. Тебе нужно время, чтобы разобраться в себе, а его у тебя нет. Ты запутался, тебе кажется, что самый легкий выбор — самый правильный. Но это, поверь мне, не так. И поэтому я спрошу еще раз: ты примешь мою помощь?

— Нет, — хрипло ответил Беспалый.

— Мне очень жаль.

Ее морщинистое лицо казалось маской безразличия; спокойное и холодное, оно резко контрастировало с той нежностью, и даже болью, что прозвучала в голосе:

— Прощай, Шаман…

Говорят, сомнения выдают критический ум. Возможно.

С течением времени человек переосмысливает известные ему факты, узнает новое, смотрит на старые, привычные вещи другими глазами. Начинает понимать больше.

Или ему только кажется, что больше?

Часто сомнения ведут к разочарованию, порождают хаос в душе, заставляют опускать руки… или наоборот — совершать немыслимые поступки. Не великие, не значимые, просто — немыслимые. Маленький червячок способен поглотить весь внутренний мир человека, потушить глаза, заставить совершить предательство или уйти от людей.

Или умереть.

Или предать. Себя ли, других — не важно. Изменить идеалам или друзьям. Изменить себе, тому, еще не знавшему о червячках сомнений.

Говорят, сомнения выдают критический ум.

Это так.

Но еще — слабость. Потому что нет в этом мире ничего более сложного, чем следовать давно сделанному выбору. Быть твердым, несгибаемым. Сохранить в себе стержень. Железный стержень, о который сломает зубы червяк любого размера.

И поэтому лицо Бабушки Осень оставалось бесстрастным, а глаза — холодными. Сочувствие в голосе — единственное, что она позволила себе. Потому не стала она настаивать или силой спасать человека, которого знала и любила с момента рождения, которого считала одним из своих внучат.

Бабушка Осень признавала право Григория на слабость.

* * *

Из особняка Гусейнов Очкарик направился к экспертам, искренне надеясь, что громкое убийство, взятое под личный контроль Генеральным прокурором — слухи об этом уже поползли, — заставило суетиться обычно неторопливых криминалистов. Так и получилось. То ли ребята пришли на работу затемно, то ли вовсе не ложились спать, но кое-каких результатов они уже добились.

— Это искусство, — широко улыбнулся Николаев, пожимая Волкову руку. — О таких убийствах только в книжках писать.

— Рад, что тебе понравилось, — вздохнул Федор. — Кстати, если у тебя уже есть эта книга, то я бы с удовольствием прочел последнюю страницу — очень хочется узнать имя преступника.

— Давай назовем его Художником, — предложил эксперт.

— Почему?

— Потому что он Художник во всех смыслах. — Николаев увлек Очкарика к столу, на котором горделиво высился давешний унитаз. — Во-первых, эстетика преступления…

«Да уж, мочить в сортире по нынешним временам стильно…»

— Во-вторых, мне удалось восстановить, с купюрами, конечно, но довольно точно, окраску колышка…

— Извини, что перебиваю, но какой яд использовал убийца?

— Пока неизвестно, — жизнерадостно ответил эксперт. — Но я думаю, что-нибудь из семейства кураре.

— Экзотика, — пробормотал Федор.

— Настоящая экзотика здесь! — Николаев жестом предложил Волкову заглянуть в унитаз. — Колышек раскрашен идеально. Понимаешь? И-де-аль-но! Переданы все перепады освещения. Обнаружить его при поверхностном осмотре, а вряд ли телохранитель шарил по очку руками, невозможно. Это мой вывод, и я готов под ним подписаться.

Очкарик восторгов эксперта не разделял. К тому же его интересовали выводы, которые можно было сделать из выводов:

— Преступление готовилось заранее. Убийца наведался в казино, как следует изучил туалет, возможно — сфотографировал… В принципе, для него это было безопасно: в кабинках видеокамер нет.

— И похожих кабинок нет, — уточнил Николаев. — В каждую из них свет падает по-разному, освещение в туалете общее, и колышек, подготовленный для одной, не подойдет для другой. Штучная работа.

— О свете я не подумал, — признался Федор. Эксперт улыбнулся.

— В туалете четыре кабинки.

— Верно.

— Заряжена была одна.

— Ага.

— Получается, убийца заранее знал, что Ариф выберет именно ее.

— Получается, — согласился Николаев.

— При этом преступника совершенно не волновало, что вместо Гусейна в кабинке мог оказаться посторонний человек. А ведь вероятность такого исхода весьма высока.