— Я ничего не знаю, — отрезал Рафиг. — И сына здесь нет.

В дверь позвонили. Гамбар улыбнулся и сделал шаг вперед:

— С дороги уйди.

— Оставайся на месте, — предложил Волков. — Я сам открою.

После секундного раздумья Рафиг решил подчиниться. И даже цыкнул на жену, начавшую что-то говорить. Хозяина дома несколько смутила уверенность гостя.

Федор распахнул дверь и окинул взором стоящего на пороге милиционера. Тот ответил не менее уверенно, и не только взглядом:

— Ты кто?

— А вы? — Федор нажал на «вы», намекая визитеру, что следует быть вежливее. Тот оставил замечание без внимания.

— Разве не видишь, кто я?

— Увижу, когда вы предъявите документы.

— Умный? — прищурился милиционер. Гамбары сделали пару шагов назад. Ожидают скандала?

— Капитан, документы предъявите, пожалуйста. — Федор добавил в голос чуть-чуть металла.

— Движений резких не делай, — жестко произнес милиционер. — Мне сказали, что ты ворвался в квартиру.

— Я позвонил, мне открыли.

— Сказали, что ты угрожал.

— Чем?

— Говори, кто ты?

— Как вы видите, капитан, здесь не происходит ничего противозаконного. — Волков тоже умел не замечать чужих фраз. — А значит, мы можем вернуться к началу разговора. Я хочу видеть ваши документы. Сейчас.

Очкарик слегка разозлился, но не позволил себе потерять самообладание. И резких движений не делал, чтобы не дать милиционеру повода затеять свару. Зато постарался вложить в голос твердую уверенность в крепости своих позиций, а в последнем слове и вовсе использовал командную интонацию. Здоровяк, в свою очередь, решил не переть на рожон. Как и Гамбара, его смутило спокойствие Волкова, и милиционер рассудил, что стоит выполнить требование незнакомца.

— Капитан Мамедов. — Он продемонстрировал Федору удостоверение. — Участковый.

— Очень хорошо, товарищ капитан. — Очкарик показал свои документы. — Полковник Волков, министерство.

— Коллега, да? — Мамедов молниеносно сменил тон и широко улыбнулся. — Извини, друг, я не понял сначала. — Похлопал Федора по плечу. — Сам понимаешь, ситуации разные бывают. Люди здесь в основном мелким бизнесом занимаются, мало ли какие бандиты захотят наехать? Вот я и проверяю. Опять же фашисты всякие головы бритые поднимают, гады, от этих тварей только и жди неприятностей.

Корочки Волкова не выбили капитана из колеи. Линию поведения он сменил, но по-прежнему оставался уверен в своих силах. Мамедов крепко стоял на своей земле.

— Вы слышали о смерти Арифа Гусейна?

— Конечно.

— Я веду расследование и хочу поговорить с Ильгаром.

— Какой он убийца? — удивился капитан. — Мальчик совсем. И не горячий. Тихий совсем. Скромный. Никаких хлопот с ним не было. Тут в районе наркоманов полно, алкашей малолетних, скинхеды всякие бродят, твари фашистские, а Ильгар — правильный. В школе хорошо учился, в институт поступил. Надежная опора родителям.

— Когда он здесь появлялся?

— Неделю, может, больше. — Мамедов покосился на Гамбара: — Рафиг, когда Ильгар последний раз приезжал?

— Неделю назад.

— Видишь, я не ошибся.

— Когда появится, пусть мне позвонит.

— Обязательно передам, — пообещал капитан. — Пошли?

Оставаться в квартире не было смысла. Милиционеры пешком спустились на первый этаж, вышли из подъезда и закурили.

— Твоя машина? — Мамедов кивнул на «Ауди».

— Да.

— Дорогая. — В голосе капитана прозвучало уважение. — В министерстве хорошо платят?

— Не всем.

— Это я понимаю.

Пока Волкова не было, его автомобиль успели заблокировать. Сзади «Ауди» поджала темная «девятка», спереди — подержанный «бумер» без номеров.

— Места для парковки мало, — дружелюбно объяснил Мамедов. — Людям машины ставить некуда.

И незаметно, как он думал, сделал жест рукой. «БМВ» медленно подал вперед и покинул двор, за ним потянулась «девятка». Несмотря на то что машины проехали в двух шагах от Федора, Очкарик не смог разглядеть сидящих внутри людей: настолько сильно были затонированы стекла.

— Ну, бывай, полковник, может, еще увидимся.

Волков посмотрел в глаза капитана, сжал протянутую руку, не сильно сжал, обыкновенно, но не отпустил, задержал в своей руке и отчетливо произнес:

— Завтра до двенадцати утра я должен переговорить с Ильгаром. Если этого не произойдет, гарантирую тебе весомые неприятности. Лично тебе.

— Угрожать не надо, — с веселой издевкой попросил Мамедов. — Звездочки береги, полковник. Не забывай, где находишься.

Он твердо стоял на своей земле.

— Ты о моих звездах не беспокойся, — жестко велел Очкарик. — Имя мое тебе известно. Прозвонись по своим каналам, поинтересуйся, кто я. А на тот случай, если нам еще придется встретиться, запомни: обращаться ко мне только на «вы». Все понятно?

Мамедов угрюмо выдернул руку.

— Я не услышал ответ.

— Будет видно, — буркнул участковый.

— Будьте добры отвечать по уставу, товарищ капитан.

— Так точно, товарищ полковник, — злобно глядя на Волкова, произнес Мамедов. — Я все понял.

Но взгляда Федора не выдержал, отвернулся.

— До двенадцати, — напомнил Очкарик и сел в машину.

И почти сразу же запиликал висящий на поясе мобильник. Волков завел двигатель, медленно подал вперед и поднес трубку к уху: — Да!

— Федя, спаси меня! — прорыдал Корзинкин.

* * *

Удивительно, как много впитывается и навсегда остается в наших вещах. Едва уловимый запах и соль пота, прикосновение пальцев, тепло кожи и уникальное дыхание души. Мы редко задумываемся над тем, какая хорошая память у наших вещей. Как относятся они к нам? Почему некоторые из них прикипают к сердцу, становятся любимыми, а другие лежат в шкафу, позабытые, ни разу не надеванные?

Вот бы удивился любой нормальный человек, узнав, как много способна рассказать о своем хозяине простая пуговица.

Дешевая пластмассовая пуговица, крепко зажатая в кулаке.

Окно плотно зашторено, дверь закрыта, свет выключен. Гончар сидел в кресле, выдвинутом в самый центр комнаты. Расслабленная поза, опущенная на грудь голова. Казалось, он спит, и лишь его левая рука дрожала от напряжения. Левая рука, в которой пряталась пластмассовая пуговица. И часть силы, что бушевала в стиснутом кулаке, заставляла подрагивать окружающий Гончара сумрак. По темной, запертой комнате гулял несильный ветерок, покачивал шторы и шевелил волосы Гончара. Едва ощутимый ветерок, исходящий из левой руки сидящего в кресле человека.