– Она не станет меня слушать.

– А ты пытался, Саша?

Я понимаю, что она права. Я не пытался. Разве что пытался переспать сразу после того, как оскорбил ее? И заявился на день рождения ее брата под руку с другой. Отвечаю честно:

– Боюсь, она не хочет знать меня, иметь со мной ничего общего.

– Но ведь ты даже не попытался, – вздыхает Соня, – и ты ничего не сделал для того, чтобы она вернулась.

– Да ладно, она ведь знает, что ей стоит меня только пальцем поманить…

– Да ничего она не знает! – вдруг злится Соня. – Ты никогда не пытался, не добивался ее даже. Тебе влетело в голову, что ты ее любишь, ты сказал ей об этом, и она вмиг отозвалась, будто всю жизнь только этого и ждала, и полюбила тебя всерьез, и никого вокруг больше не видела, кроме тебя. Да, она ушла, у нее наверняка были на то причины. Она ушла, а ты возвращаешься и любишь ее до сих пор. Но вместо того, чтобы попытаться ее вернуть, ты сидишь здесь со мной и жалеешь себя. Ты боишься, что она согласится быть с тобой снова. Ты снова станешь слабым рядом с ней. Поэтому ты не пытаешься. Тебе проще жалеть себя и винить во всем Лену.

– Ты говоришь, Соня, как все эти люди. Противно даже.

– Какие люди?

– Счастливые. Кому повезло. Кто взял и нашел раз и навсегда нужного человека. И теперь смотрит на остальных свысока, презрительно, мол, сами виноваты.

– Да, Саша, смотрю свысока. Не презрительно, но с жалостью. Не потому, что тебе не повезло, а потому что не в везении дело. Сначала тебе понадобилась уйма лет, чтобы понять, что ты ее любишь. И еще не знаю, сколько понадобится, чтобы это принять, смириться с этим и перестать бороться не с чувством – а за него. Сделай хоть шаг. Хоть движение.

– Сонь, я готов хоть пресмыкаться перед ней, я не знал о себе, что я такой слабак, но мне на это наплевать, не в гордости дело, ведь ей это не нужно. Вдруг она пошлет меня к чертям?

– Тогда в чем смысл идти, Саша, если знать наверняка? Разве любить – это не значит идти вопреки всему: всем прогнозам, страхам, той же гордости? Разве суть любви не в этом безумии – когда ты знаешь, что тебя могут убить, но лучше умереть, чем не попытаться?

– Тебе легко говорить. Кирилл никогда тебя не бросал, Соня.

Соня жалко улыбается:

– Саша, я любила Кирилла целых три года безответно, он встречался со всеми моими подругами, а меня считал «лучшим другом», тебе ли этого не знать.

– Разве ты его тогда любила? Вы просто дружили.

– Угу, – кивает Соня, – вы с Леной тоже просто дружили.

– А Кирилл знал об этом?

– С самого первого дня.

– Ты терпеливая, Соня.

– Нет, Саша, я совершенно нетерпеливая, я ненавижу стоять в очереди, ждать, когда поднимут трубку, и следить за молоком, чтобы поймать момент, когда оно закипит, чтобы не убежало. Но я его так любила, что была счастлива уже от того, что он есть в моей жизни. Я знала: если это действительно мой человек, то однажды он тоже меня полюбит. А если нет – значит, я где-то ошиблась. Как видишь, я не ошиблась.

– Говорю, тебе повезло.

– Ох, ну может быть. Но тебе ведь тоже может повезти. Ты попытайся. Дай ей понять, что хочешь быть с ней. Я уверена, она до сих пор тебя любит, ну не проходят такие чувства, как у вас, просто так. Иначе как объяснить то, что происходит между вами?

– А что происходит? Ничего.

– В том-то и дело.

Она поднялась, расправила платье и сказала, чуть подумав:

– Знаешь, вы удивительные. Все вокруг, кроме вас, видят и знают, что вы должны быть вместе. Это всегда было понятно. Еще когда вы не встречались, я все время спрашивала Кирилла: «Почему они не вместе?» А он смеялся, говорил, что вы тугодумы, не хотите признавать очевидное. Всем вокруг было понятно, что вам надо быть вместе. И сейчас точно так же. Мы с Кириллом увидели сегодня, как вы топчетесь в коридоре, и сразу стало понятно, что вы два дурака, что вы любите друг друга, что вам нужно снова попытаться. И еще мне кажется, я никогда не встречала такой любви. Такой, когда люди друг без друга обречены на одиночество. Мне странно, что вы не видите этого. Вы должны пытаться снова и снова. Даже если ничего не получится. У вас нет другого варианта. Вы друг для друга, и все тут. Это очевидно, Саша.

Мне вдруг становится стыдно за то, что все эти годы я воспринимал эту девочку лишь как приложение к моему другу. Я поднялся и, поддавшись братскому порыву, наклонился и обнял ее. Она не противилась. Лишь поцеловала так же по-свойски в щеку.

– Иди уже, Саша. И не возвращайся без Лены.

Вернувшись домой, я упал на кровать без сил и проспал весь следующий день. Проснулся от звонка Сони, видимо, она решила взять надо мной шефство:

– Ты уже с ней поговорил?

– Сооонь, – протянул я.

– Я так и знала. Значит, так. Сегодня Лена выступает в «Спалахе» на фестивале, концерт начинается в двадцать ноль-ноль, погугли. Будь там обязательно.

– Концерт? Что за концерт?

– Придешь – узнаешь. До встречи!

Гитара была ее, но играла не она. Я даже испытал облегчение. Не хватало ей только заиграть на моих глазах, чтобы я ощутил себя еще большим ничтожеством по сравнению с тем, как совершенна она. Это был местный фестиваль поэзии, но ни одно имя, кроме Ленкиного, не показалось мне знакомым: я всегда говорил, что стихи – это не мое. Лена выступала почти в самом конце: читала свои стихи и даже немного пела под, признаться, совершенно неказистый гитарный аккомпанемент какого-то юноши. Смущенно терла нос, благодарила всех, кто пришел. Я специально встал в самый дальний угол, чтобы меня не было видно. Я не хотел разозлить ее своим приходом, привлечь к себе внимание, мне казалось – увидь она меня здесь, и это ее вспугнет, а я меньше всего на свете хотел помешать тому, за чем наблюдал сегодня. Впервые она была на сцене, я – в зрительном зале, а не наоборот. Такая холеная, правильная в жизни – здесь она, несмотря на смущение, становилась той Леной, которую знал только я: трогательной, чувствительной, беззащитной, светлой, почти ребенком. Я даже испытал ревность к тому, что сейчас она откроет себя всем и все про нее поймут то, что, как мне казалось, должно оставаться только моим личным знанием. А еще я понимал, что она одна с этим нелепым мальчиком, терзающим гитару, но со своими стихами, со своим звонким, дрожащим голосом была лучше, в сто раз круче, чем мы с Кириллом с нашими примочками, проводами, чувством собственного превосходства и нашим бесспорно существующим, как мы тогда полагали, талантом. И я не мог не восхищаться ею и в то же время не быть обиженным на то, что больше не причастен к ее победам и успехам, к тому, какой она стала и какой еще будет.

Но еще одно чувство добавилось к этой дурацкой ревности – мне вдруг стало стыдно за то, что много лет никто из нас: ни я, ни Кирилл, – не видели в Ленке ее одаренности, не признавали за ней способность что-то из себя представлять, так мы были увлечены собой и группой. А ведь она всегда была яркой, особенной. Что, если мы душили ее? Что, если я душил ее – и чуть не задушил?