Какие мысли роились в голове его!.. Какие планы строил он!..

«Вот, – думал Колесов, – приеду в Москву. Устроюсь где-нибудь в конторе, рублей на пятьдесят в месяц. Года два прослужу, дадут больше… Там, бог даст, найду себе по сердцу какую-нибудь небогатую девушку, женюсь на ней, и заживем… И чего не жить! Человек я смирный, работящий, вина в рот не беру… Только бы найти место, и я счастлив… А Москва велика, люди нужны… Я человек знающий, рекомендация от хозяина есть, значит, и думать нечего».

Раздался последний свисток, пассажиры зашевелились, начали собирать вещи, и через минуту поезд уже остановился. Колесов вышел из вагона на платформу. Его тотчас окружили «вызывалы» из мелких гостиниц и дурных номеров, насильно таща каждый к себе. Один прямо вырвал из рук Колесова его чемодан.

– Пожалуйте-с к нам остановиться, сударь, номера почти рядом, дешевые-с, от полтинника-с! Пожалуйте-с за мною…

– Пожалуй, пойдем, если только номера приличные; где ни остановиться, мне все равно.

– Приличные-с, будьте благонадежны, можно сказать, роскошные номера за эту цену, пожалуйте! И близко-с, даже извозчик не требуется.

Через несколько минут чичероне заявил, указывая на меблированные комнаты:

– Здесь!

– А улица какая?

– Самая спокойная в Москве-с, Дьяковка прозывается.

В полтинник номеров не оказалось, пришлось занять в рубль.

– Самоварчик-с? – предложил юркий, с плутовскими глазами коридорный.

Колесов приказал самовар.

– Документик теперь прикажете получить?

Документ был отдан.

– Из провинции изволили прибыть в белокаменную?

– Да, из Воронежа.

– По коммерции-с?

– Нет, места искать!

И Колесов рассказал коридорному причину, заставившую его прибыть в Москву.

– Те-кс! – протянул служитель и, вынув из кармана серебряные часы, посмотрел на них, потом послушал.

– Остановились! А на ваших сколько-с?

Колесов вынул золотые недорогие часы.

– Ровно десять.

– Так-с! А что намерены делать сегодня?

– Отдохну с полчасика, а потом куда-нибудь пройдусь, Москвой полюбуюсь.

– Доброе дело-с!

Коридорный скрылся, а Колесов, напившись чаю, оделся, запер дверь, ключ от номера взял с собой и пошел по Москве. Побывал в Кремле, проехался по интересовавшей его конке и, не зная Москвы, пообедал в каком-то скверном трактире на Сретенке, где содрали с него втридорога, а затем пешком отправился домой, спрашивая каждого дворника, как пройти на Дьяковку.

* * *

Трактир низшего разбора был переполнен посетителями. В отдельной комнатке, за стенкой которой гремел, свистя и пыхтя, как паровик, расстроенный оркестрион, сидели за столом две женщины; одной, по-видимому еврейке, на вид было лет за пятьдесят. Другая была еще молоденькая девушка, строгая блондинка, с роскошной косой и с карими, глубокими глазами – Гретхен, да и только. Но если попристальнее вглядеться в эту Гретхен, что-то недоброе просвечивало в ее глазах, и ее роскошная белизна лица с легким румянцем оказывалась искусственно наведенной. Обе были одеты безукоризненно. На руках молодой сверкали браслеты и кольца. На столе перед ними стояла полбутылка коньяку и сахар с лимоном.

– Да! Сенька все дело испортил своим дурацким кашлем! – говорила блондинка.

– Испортил? Как же?

– Да так: сидели мы во втором классе. Подходящего сюжету не было. Вдруг в Клину ввалился толстый-претолстый купчина, порядком выпивши. Сенька сел с ним рядом, тут я подошла. Толстяк был пьян и, как только сел, начал храпеть, отвалившись на стенку дивана. Сенька мне мигнул, мы поменялись местами, я села рядом с купчиной, а Сенька, чтоб скрыть работу от публики, заслонил купца и полез будто бы за вещами на полочку, а я тем временем в ширмоху за лопатошником… В эту самую минуту Сенька и закашлялся. Мощи проснулись, и не выгорело! Из-за дурацкого кашля напрасно вся работа пропала.

– Стоит с Сенькой ездить! То ли дело Лейба!

– Лейба? Толст очень, ожирел, да и работой нечист! На выставке и то попался из-за красненькой!

Блондинка замолчала, налила по рюмке коньяку, выпила и заговорила:

– Выручи, Марья Дмитриевна, сделай милость, дай рубликов пятьдесят, работы никакой, ехать в дорогу не с кем, с Сенькой поругалась, поляк сгорел. Милька…

– Здесь работай!

– Работы никакой. Сашка номерной давеча мигал что-то из двери, когда мы ехали, – да напрасно, кажись!

– Не напрасно-с, Александра Кирилловна, дело есть!

– Сашка, легок на помине! – воскликнули обе.

– Как черт на овине, – раскланиваясь, проговорил знакомый уже нам коридорный, прислуживавший Колесову.

– У вас? – заговорила блондинка.

– У нас! Попотчуйте коньячком-то!

– Пей! – Еврейка налила ему рюмку, которую он и проглотил.

– Богатый?

– На катеньку есть.

– Мелочь! А впрочем, на голодный зуб и то годится.

– Так идет? – спросила еврейка.

– Так точно-с! – ответил Сашка. – Четвертную им, четвертную мне, четвертную хозяину и четвертную за хлопоты…

– За какие хлопоты? – полюбопытствовала еврейка.

– А когда за работу? – спросила Сашку блондинка, не отвечая на вопрос соседки.

– Сегодня, сиди здесь пока, а потом я забегу и скажу, что делать. Затем прощайте, скоро буду!

Сашка пожал руки обеим женщинам и ушел.

Колесов явился домой через полчаса после того, как коридорный Сашка возвратился из трактира. Он потребовал самовар, а за чаем Сашка предложил ему познакомиться с некоторой молодой особой, крайне интересной, на что тот согласился, и через самое короткое время известная читателю блондинка уже была в гостях у Колесова, которого она успела положительно очаровать. К двенадцати часам ночи Колесов, одурманенный пивом, настоянным на окурках сигар, так часто употребляемым в разных трущобах для приведения в бесчувствие жертв, лежал на кровати одетый, погрузясь в глубокий искусственный сон, навеянный дурманом…

– Барин, а барин! Вставать пора! Барин! Двенадцатый час!.. – кричал поутру коридорный, стуча в дверь номера, где спал Колесов. Но тот не откликался.

Колесов проснулся поздно.

* * *

«Посмотрим, который теперь час!» – подумал Колесов, ища в кармане жилета часы и не находя их…

«Не украла ли их вчерашняя гостья?» – мелькнуло у него в уме. Он инстинктивно схватился за бумажник, раскрыл его: денег не было ни копейки.

– Коридорный, коридорный! – закричал он, отворяя дверь.