— А мне никогда не хотелось сбежать, — призналась я, вновь устраиваясь на подушке.

— Так бывает, когда не знаешь, куда можешь прийти.

— А ты знаешь?

— Теперь — знаю. Я не могу предсказать, что будет конкретно, но как может быть, представляю.

— Все будет хорошо?

— Если мы будем вместе, то — да.

Я хмыкнула. Его бровь дернулась, пытаясь изобразить удивление, и я засмеялась в ответ. Будет хорошо? Возможно. Я же уверена только в том, что соскучиться нам точно не дадут. И первое января тому подтверждение. После такого начала года оставшиеся дни мы обречены провести в бегах.

— А что было потом? После того как Лео превратил тебя в вампира?

Макс лежал на спине, глядя в потолок.

Вспоминал? На быстром режиме просматривал хронику минувших дней? Придумывал подходящий ответ?

— Я учился жить заново.

Из Макса мог получиться замечательный партизан. Он никогда не отвечает на вопросы.

Я недовольно поджала губы. Любимый скосил на меня глаза.

— Лео протащил меня по всем странам Европы. Я бесился, он все терпеливо сносил. Мне было тяжело примириться с тем, что наш мир подчинен правилам. Например, восходам и заходам солнца, смене времен года, циклу человеческой жизни.

— И ты смирился?

— Как видишь, — усмехнулся Макс. — Тебе же Лео рассказывал, что я не принимал участия во Второй мировой войне. Можно было проявлять чудеса героизма и спасать людей, как сам Лео. Можно было бродить по фронтам, пристраиваться к госпиталям, чтобы все время быть сытым, как поступала наша милая подруга Катрин. И это было бы по правилам. Я же соблюдать эти правила не хотел.

— Что же ты делал?

— Жил, читал книги, наблюдал восходы и закаты. В исторических архивах сохранилась информация о деревнях, которых не коснулась война. Их просто не замечали. Это были исключения из правил, жизнь не по законам.

— А разбитое окно как раз подходящее исключение из правил? — жалобно прошептала я. Оказаться во время войны в деревне, в сторону которой не полетело ни одной пули, наверное, замечательно, а жить в постоянном холоде уже не тек здорово.

— Да, с окном получилось не очень хорошо, — Макс встал, оставив после себя холодную пустоту, — Но я придумал, как тебя согреть.

— Холодно, — пожаловалась я, намекая на то, что ему не мешало бы вернуться.

— Сейчас приду.

На прощание он накрыл меня своим пальто. Я сильнее закопалась в одеяла, поджала ноги, в слабой надежде, что смогу создать себе островок относительного тепла. Долгие мгновения ждала, что согреюсь, но тело с моим ожиданием не согласилось. Меня стала бить легкая дрожь. Я клацнула зубами и заставила себя замереть. Дрожь осталась. Шла она почему-то не изнутри, а сверху. И не от меня, а от одеяла.

Кажется, я схожу с ума.

Дрожь от плеча скатилась к шее, ударила по носу. В панике я сбросила одеяла и села. Передо мной вибрировал телефон. Видимо, выпал из пальто. Я так укуталась в одеяла, что карман оказался наклоненным, и заработавшая трубка легко из него выскользнула. Мобильный лежал экраном вниз и, как настойчивая муха бьется головой о прозрачное стекло, стучался об угол подушки. Макс его почему-то не слышал, хотя его дрожание и противный вибрирующий «з-з-з» оглушал.

Надо было позвать Макса, но моя рука помимо воли потянулась к трубке и перевернула ее. Знакомый смартфон, небольшая плоская черная коробочка. На светлом экране что-то написано, судя по всему, на немецком, а снизу бежала строчка номера. Я успела ухватить только последние цифры: двадцать шесть — восемьдесят. Номер выскользнул снова. «Плюс тридцать три, шестьсот одиннадцать…»

Длинной змеей-удавкой цифры проплыли у меня перед глазами, скрылись в невидимые воротца и показались вновь из левых дверей компьютерной памяти. Еще один круг, и я наконец поняла, откуда я знаю высветившийся номер, —

звонил Лео.

Телефон последний раз обиженно вякнул и замолчал, выкинув на экран информацию о пропущенном звонке.

Да, я не должна была этого делать. Это было пространство Макса, и я не имела права в него вторгаться. Но желание подтвердить догадку было сильнее. Экран стал обиженно гаснуть, и я, желая его пробудить, коснулась иконки с зеленой трубочкой. Смартфон ожил, показывая мне список звонков. Последний был пропущен, напротив него стоял красный крестик. Но был и еще один, с желтой стрелочкой в сторону номера, значит, звонили с этого телефона.

Плюс тридцать три, шестьсот одиннадцать… Мне Лео прислал эсэмэску, Макса предупредил в устной форме. Папа Король волнуется о своем подопечном.

Макс позвонил Лео, и нам теперь надо ждать гостей? Позвонил и ничего не сказал мне? Почему? Есть нечто, что надо скрыть от меня?

За дверью раздались шаги. Я перекинула телефон из руки в руку, соображая, что с ним делать, словно его недавняя вибрация, обозначившееся желание соединить богом забытую избушку рыбака с внешним миром, была чем-то

наказуемым.

Макс вошел в комнату, принеся с собой резковатые запахи приправ. Я сунула телефон под подушку. И только потом сообразила — зачем? Ведь он лежал в кармане пальто!

— Держи, это тебя согреет.

В его руках была моя чашка, из которой поднимался дымок. Пахло корицей и кардамоном.

— Глинтвейн, напиток, бодрящий кровь. Он сейчас не лишний.

Быстро глянула на Макса, опустила глаза. Почему-то мне было страшно сказать, что я знаю о его звонке Лео, страшно задавать такой простой и такой ни к чему не обязывающий вопрос — чего нам теперь ждать?

Отхлебнула рубиново-красной жидкости, обожглась и, терпя боль, прошептала:

— У тебя в пальто что-то скрипело и ухало. Ты из леса принес лешего? Или душа лося пришла за отмщением? — Я приподняла уголок подушки, показывая задремавший смартфон.

— Версия с лосем мне нравится больше. Макс забрал у меня чашку, сел на кровать и стал остужать глинтвейн, держа в своих ладонях. К телефону он даже не потянулся. Так и хотелось сказать ему: «Ну что же ты? Звонил Лео! Ты наверняка ждал от него известий. Вы о чем-то договаривались. Он сейчас скажет номер рейса, на котором прилетит, и тебе надо не опоздать его встретить!»

— Все, теперь уже не горячо.

Макс передал мне чашку, подвинулся на кровати так, чтобы мне было удобней сесть, не сильно путаясь в одеялах. Мой любимый старался мне угодить, а я не шевелилась. Сидела, чувствуя, как в памяти продолжает противно зудеть телефон.

«Он не хочет говорить. Он что-то опять задумал».

Не ощущая вкуса, сделала глоток. Глинтвейн не столько согрел, сколько родил раздражение. Меня вдруг взбесило, что я уже который день вынуждена жить в этом бардаке, запертая в снежном плену, откуда нельзя выбраться. И при этом не понимать, что происходит вокруг.