— Почему, Гистасп?! — взмолилась она. — Почему я не могу доверять собственной семье? Ни дядьям, ни братьям, ни сестрам?! Почему все, кому я могла доверять, наоборот, так подводят меня? Отец пал, Юдейр исчез, Рамир отказался вернуться в разведку, и давить на него было уже предательством, дед и Ном то ли проживут еще десять лет, то ли помрут ни сегодня-завтра. А теперь еще и ты при смерти! — вскинула Бансабира руки, понимая, что еще слово, и она разрыдается.

— Да как же я могу умереть, — вдруг прорезал тишину комнаты хриплый голос, — когда так вам нужен?

Бансабира содрогнулась. Обернулась на звук, расширившимися глазами уставилась на мужчину. Тот нашарил бледной рукой её светлокожие пальцы и слабо сжал.

— Ты все слышал? — без выражения произнесла женщина. Альбинос улыбнулся краешком губ — и серебристыми глазами.

— Почему не сказал, что в сознании? — Бану не хотела выдергивать руку, но попыталась все равно. Едва уловимое движение генеральских пальцев заставило её остановиться, как будто ему и правда удалось удержать.

— Вы же хорошо видите в темноте, — бессовестно отозвался альбинос.

— Твои глаза были закрыты! А читать мысли…

— Но ведь вам нужно было сказать все, что вы сказали, хоть кому-нибудь, не так ли? Вы же сами говорили, что слова, обдуманные в голове и сказанные вслух звучат по-разному.

Бансабира сглотнула, не ответив.

— Хотите совет? — брови на восковом лице чуть поднялись. Бансабира смотрела до того напряженно, что генерал расценил её выражение лица, как повеление говорить.

— Однажды на собрании в чертоге вы сказали, что наличие проигравшего — единственный верный признак окончания войны. Так вот вспомните, что ваша война с раману Тахивран еще не кончилась. Напротив, стократ ужесточилась с приобретением на их стороне Джайи из Орса. Вспомните об этом и поступите так, как положено поступить Матери лагерей.

— Какой длинный совет, — протянула Бану, не моргая глядя в лицо генерала. Осторожно облизнула губы, чуть приоткрыла рот, будто собираясь в чем-то нерешительно сознаться, а затем громко вскрикнула:

— Генерал пришел в себя! Немедленно позовите лекарей!

Гистасп переменился в лице, от неожиданности подавившись вдохом. Через пару минут в комнате засуетились врачевательных дел мастера. Бансабира предпочла оставить генерала наедине с теми, кто мог помочь. Но у самой двери чуть обернулась и одними губами шепнула: «Спасибо».

* * *

Действительно, многое нужно сделать: вымыться и переодеться — в первую очередь, увидеться с сыном, поговорить с Валом, выяснить, что кому известно о ранах Гистаспа. Поспать. И поесть. Бансабира вдруг осознала, что страшно голодна.

Она поела прямо у Гистаспа в комнате, куда вернулась вместе с Иттаей. Та, видя, как утомлена сестра-госпожа, пообещала просидеть с альбиносом до утра и попросила таншу отдохнуть. Бану была признательна.

* * *

Бансабира переступила порог танского покоя — и столкнулась глаза в глаза с лицом брата.

— Мы наконец-то одни, — сказали одновременно.

Бансабиру будто приколотили к полу перед закрывшейся дверью. Вымученная странствием, невзгодами, ранами; такая молодая и такая уставшая — теперь было видно. Давно не мытые волосы отросли. Запыленные черные штаны, рубашка, стеганная куртка выглядели жалко. Лицо с резче обозначившимися от худобы скулами и будто увеличившимися глазами заметно обветрилось.

Русса обнял её теплыми братскими руками. Руками, от которых пахло родной кровью, глубокой любовью и неопалимой преданностью. Он обнял её — и Бансабира вдохнула аромат, который придал ей сил поднять голову.

Всего несколько минут назад она мечтала остаться одна. А сейчас все переменилось до того, что Русса организовал второй ужин в их комнату, попросил дополнительный матрас на пол, и заночевал у сестры. Их скабрезные шутки все крыло слушало до четырех утра.

* * *

Прекрасно, если в жизни есть тот, с кем можно позволить себе отложить все трудности хотя бы на одну ночь.

* * *

Весть о том, что Вал огреб за сокрытие состояния Гистаспа, как и том, что танша лично ждала пробуждения генерала, облетела чертог мгновенно. И, кто бы ни нападал на альбиноса, он на долгое время замер, предчуя беду.

* * *

Проспавшись с утра, Бану велела подать завтрак в комнату Гистаспа и снова пошла к нему ждать вердикта лекарей. Иттая, бледная и изнуренная, была тут же и вздрогнула спросонья на звук открывшейся двери.

— Тише, — успокоила Бансабира, позволяя кузине спать дальше. Бедная девочка переживает всерьез. Когда Иттая открыла глаза в следующий раз, Бану попыталась командным тоном отослать кузину спать у себя в комнате, но та отказалась наотрез, и Бану не стала давить.

К полудню явились мастера над ранами, убеждали женщин уйти. Иттая подчинилась, а вот Бану отказалась безапелляционно: что она такого не видела в мужчинах, что не может знать из первых рук правды о состоянии своего генерала?! Не спорили. Гистаспа весь день пользовали бальзамами, отварами, настойками, припарками, притираниями. Вокруг него суетились, хоть он и стал регулярно просыпаться от манипуляций врачей и галдежа вокруг.

И всегда натыкался краем глаза на таншу где-нибудь в комнате.

К вечеру Бансабире, наконец, сообщили, что опасность миновала. И если сейчас обеспечить генералу должный уход и покой, не заваливать работой, он непременно вскоре встанет на ноги. Обе свои здоровые крепкие ноги, уточнили лекари.

Бансабира перевела дух и вернулась к себе в кабинет. Вот теперь можно приниматься за дела.

* * *

В тот же вечер, незадолго до полуночи к тану пожаловала Иттая.

— Можно? — спросила танин в дверях. Бансабира кивнула:

— Заходи. Как он?

— Вроде хорошо. Сейчас спит.

Бану снова кивнула и указала подбородком на второй стул за столом. Перед ней были разложены какие-то бумаги. Стояло две чернильницы, на подносе для конвертов лежало несколько перьев. Пальцы танши были перепачканы.

— Уже в работе? — спросила Иттая. Бансабира ответила, поджав уголок губ: а что остается? Иттая присела.

— Я хочу спросить, Иттая. Ты подумала о моих словах?

Шатенка мгновенно переменилась в лице. Брови хмуро дрогнули, уголки губ чуть опустились.

— Подумала, Бану, — но решимости в голосе не убыло, справедливо оценила Бансабира.

— И?

— Если ты позволишь, я выйду за него.

— Уверенна?

— Особенно — сейчас. Видеть, как он умирает и не иметь никакой возможности быть полезной или хотя бы коснуться, чтобы потом мне весь чертог не тыкал пальцем в лицо… Я была бы стократ счастливее, имей право взять за руку или хотя бы позвать по имени! — с дрожью в голосе пожаловалась Иттая. — Это ведь я нашла Гистаспа, истекающим кровью, Бану! Я думала, сама умру следом! — она вздрогнула, и по лицу танин скатилась одинокая слеза. — Прости, — попыталась она взять себя в руки. — Прости, пожалуйста, танша, — стерла влажную дорожку.