Подрыгав ногами, они спросили, после кого идут по программе. Под жгучими взглядами Семена Израилевича и потного милиционера я сказал, что они идут сразу после моего вступительного монолога.

Пошел занавес.

Хриплым голосом я начал читать «Маршрут дружбы».

Зал гудел, но это был зловещий гул.

Африканцы не понимали по-русски и вполголоса говорили о чем-то своем, африканском.

Местные же не приглушали голосов, и я отчетливо слышал, как они договаривались, с какой стороны зала начать бить «чернявых».

Нужно было быстрей дочитать монолог и смываться.

Я читал торопливо, изучая зал и пытаясь угадать, кто именно начнет драку.

В первом ряду, среди местных, сидел какой-то мордатый детина. На коленях он держал большой арбуз и большой нож. Я понимал, что арбуз он бросит в меня, а нож воткнет в ближайшего негра, который сидит рядом с ним через проход.

Мой монолог закончился.

Зрители отметили его истеричными аплодисментами.

Так на утренниках дети аплодируют клоуну, который должен выпустить главное блюдо – Деда Мороза.

Заиграла музыка, и на сцену выскочили танцоры.

Пошел украинский танец.

Вдруг зал притих.

Я судорожно выглянул в щелку.

Драки не было – все с любопытством смотрели на сцену. Смотреть было на что. Ансамбль играл без Володи.

Музыкальная тема не звучала, и танцоры прыгали под странное «умца-умца».

Первый танец закончился, начался второй.

Это был классический гопак.

Без мелодии, которую должен был играть Володя, он слушался и смотрелся еще более идиотски, чем первый.

Внезапно зал резко зашумел.

В каком-то дальнем ряду встал двухметровый чернявый и со свирепым видом направился к ступенькам на сцену.

Он прошел мимо мордатого, и тот встал во весь рост, угрожающе сжимая арбуз.

Танцоры отчаянно запрыгали в танце, справедливо предполагая, что их сейчас начнут бить.

Семен Израилевич из кулисы стал делать отчаянные жесты милиционеру, который, испуганно втянув голову в плечи, пытался нащупать отсутствующую кобуру с пистолетом.

Тем временем негр поднялся на сцену, подошел к клавишнику и что-то ему шепнул, потом поднял Володин саксофон, сиротливо стоявший у синтезатора, несколько раз дунул в него, покрутил мундштук и вдруг с ходу заиграл музыкальную тему.

Танцоры от неожиданности на секунду сбились, но продолжили выступление.

Зал взревел!

Негр играл на саксофоне гопак!

Такого этот город еще не знал.

Танец закончился, но зал встал, требуя повтора.

Номер повторили.

Зал требовал еще!

Громче всех орал детина с арбузом.

Оказалось, что арбуз он уже надрезал ножом и ел большими ломтями, совмещая приятное с полезным.

После пятого повтора танцоры падали от усталости.

Тогда гопак стали играть просто так, под дружные хлопки зала. Зал тоже танцевал.

А в кулисе, обняв друг друга, заходились в танце милиционер и Семен Израилевич, причем последний умудрялся под гопак танцевать свой родной фрейлехс.

Но тут в первом ряду, изображая полное презрение к происходящему, поднялись толстый мужчина и его жена. С гневным видом они ринулись к выходу, тараня толпу.

На них смотрели недоуменно и снисходительно.

Дама бежала, придерживая рукой свою высокую «халу».

Внезапно заходили ходуном кулисы, и на сцену выкатился проснувшийся Володя. Посмотрев ошарашенно несколько секунд на негра, дующего в его саксофон, он как-то фатально махнул рукой и вдруг зашелся в танце вприсядку.

На появление полупьяного незнакомца зал ответил новым радостным ревом.

Короче говоря, в этот день драка не состоялась.

Чернявые с местными ушли из зала в обнимку.

Семен Израилевич жал нам руки, называл талантами и сравнивал с Кобзоном.

Милиционер обещал благодарность от местного УВД.

Конечно, было обидно, что никого не взяли на работу, а пошив двух костюмов, ставка в шесть пятьдесят и квартира остались только мечтой.

Однако, согласитесь, все это было не так уж и важно на фоне нашего вклада в укрепление советско-африканской дружбы.

Не могу утверждать, что 1 апреля было моим любимым праздником. Что-то у меня с ним не совпадало. Вроде бы я в этот день должен был над кем-то шутить. Но то ли они быстрее соображали, то ли я поздно вспоминал, что сегодня первое, но еще в глубоком детстве кнопки на сиденье парты клали именно мне.

Но если бы только кнопки!

На мне проходило все!

То ли по причине доверчивости, то ли наивности, но именно я был полигоном для шутников, даже самых отстойных.

Когда шутника гнали отовсюду – он шел ко мне!

Видимо, в моей долговязой фигуре и лице, украшенном очками, так и читалось: «Ребята, я лох, я иду к вам и уже смазан вазелином!»

И утром следующего дня в пионерском лагере, где я был полигоном для шуток, именно мои тапки прибивались гвоздями к полу перед кроватью, и именно на моем лбу появлялся замысловатый узор, выдавленный из тюбика зубной пасты.

Шутки были незамысловатые и дебильные – так казалось мне.

Шутникам же они казались верхом остроумия и элегантности.

Нельзя сказать, что я не пытался сопротивляться, предугадывать и даже играть на опережение.

К примеру, на выходных я попросил отца рассказать какой-то никому не известный розыгрыш, который он проделывал над своими друзьями. И он рассказал мне один замечательный замысел, как раз подходящий для моей цели. Отец уверил меня, что этот розыгрыш никто не знает, так как он проделывал его над друзьями еще в 1922 году – дело в том, что сам отец родился в 1912-м, а я у него был поздним ребенком.

Мы с отцом расписали все действия, вместе нашли в доме все необходимое для осуществления этого коварного замысла, и в понедельник я поехал в лагерь.

Вечером я не пошел на ужин и кое-что проделал в палате.

И когда мои мучители пришли и улеглись в свои кровати, я был спокоен, и на моем лице играла улыбка.

Несчастные детки, они не знали, что я им приготовил! Мою улыбку они считали тревожной, хотя это была улыбка предвкушения расплаты.

А для осуществления самой расплаты нужно было дождаться, пока все заснут.

Я лежал на спине и смотрел в окно на полную луну в ожидании часа «Х». Это хорошо, что луна светит так ярко, подумал я, в ее холодных отблесках будет хорошо смотреться моя месть.