его состояние — и точно, секретарь, неосознанно опустив взгляд, распахнула рот и вытаращила глаза в явном шоке. Неужели не ожидала? Не понимает, как действует на него? Наверняка. Но это хорошо. Было бы хуже, если бы понимала. Если Оксана решит уволиться, это будет катастрофа.

— Я говорю, — он, кашлянув, улыбнулся и щёлкнул в воздухе пальцами, чтобы секретарь подняла взгляд, — что у Золушки была такая же крошечная ножка, как у тебя. Какой размер хоть?

— Первый, — пробормотала Оксана сдавленно, а потом, моргнув, выпалила: — Ой, нет! Тридцать пятый!

— А первый — это что такое? — поинтересовался Михаил, удивившись, когда секретарь отчего-то замялась, но затем, осознав, рассмеялся. — А-а-а… Мой любимый размер…

— Неправда, — возразила Оксана резко и решительно, и вновь даже не покраснела — побагровела, но теперь явно от злости. — Вам совсем другие размеры нравятся! Забыли, что я в курсе?

— Не забыл, — он покачал головой, испытывая странную горечь и от реакции, и от слов Оксаны. — А ты… не забыла, что обещала показать мне свои рисунки?

— Конечно, не забыла, — буркнула она, сверкая недовольными глазами. Красивыми, как лазурь. Но очень сердитая лазурь, предгрозовая. — Всё принесла. Сейчас сделаю вам кофе и отдам.

— Спасибо, — кивнул Михаил, силой удерживая себя от стремления скорее подойти и всё же прикоснуться к Оксане. Такая она была очаровательная в своём гневе.

Хотя Алмазов прекрасно понимал, что сердится Оксана на него справедливо. Он грешник — этого не отнять. Можно было бы сказать, что заразился у Тани, но Михаил никогда не любил оправдываться. Нет, он сам сделал свой выбор, сам принял решение жить вот так, как жил сейчас.

И теперь сполна расплачивается за этот выбор невозможностью ни уйти из семьи, ни завести себе — нет, не бабу, как выразился Юра, и не любовницу, а любимую женщину.

Глава 32

Оксана

Когда Алмазов наконец скрылся в своём кабинете, перед этим только помог Оксане собрать с пола все канцелярские принадлежности, она тяжело привалилась к стойке и вздохнула, пытаясь поставить на место и сердце, и мозги. Но и то, и другое пока повиноваться отказывалось. В голове кружился розовый сладкий туман, совсем не сочетающийся с рабочим днём, сердце гулко билось, разгоняя не кровь, а какой-то кипяток, ступня, за которую держался Алмазов, должна была ныть от удара тяжёлой коробкой, но вместо этого горела после прикосновений его жарких ладоней. А уж что творилось между ног, Оксана вообще боялась представить. Может, это не то, о чём она думает, а у неё просто месячные начались?

Чёрт, и зачем она вообще полезла за этой коробкой? Подумаешь, ручки закончились. Надо было писать карандашами, их ещё навалом. Или маркерами! Да и Алмазов тоже хорош, зачем гаркнул у неё над ухом? А потом переключился на «ты», и так непроизвольно, естественно, будто так и надо. Оксана от этого совсем оторопела, даже не смогла найти слов, чтобы как-то возразить и попросить вернуться к прежней форме общения. Можно без отчества, но хотя бы на «вы»! Так растерялась, что несла какую-то пургу про… первый размер… чёрт, ну что за позорище?!

Она вновь гневно задышала, вспомнив, как Алмазов сказал про «его любимый размер» — ну точно же издевается, подтрунивает над её отсутствующей грудью! — и раздражённо шмыгнула носом, покосившись на дверь кабинета. Впервые за два года работы с шефом Оксане захотелось пролить кофе. Нет, не на него — это было бы слишком и точно привело бы к увольнению. Но хотя бы на стол! Или под ноги! Хоть куда-нибудь, лишь бы этому первостатейному мерзавцу тоже было обидно. И он хотя бы немного, но осознал, что нельзя издеваться над внешностью другого человека. Оксана это усвоила ещё в раннем детстве. Внешность — это тот фактор, над которым может шутить только сам её носитель, но никак не посторонний человек. Элементарная вежливость и основы этикета! Но Алмазову они, похоже, неведомы.

Оксана, ещё немного попыхтев, зажала плечом папку со своими старыми рисунками, подхватила двумя руками поднос с чашкой кофе и пошла к шефу в кабинет.

Михаил Борисович уже сидел за столом, смотрел какие-то отчёты и разговаривал по телефону о привычном. Оксане всегда нравилось то, что Алмазов не был формальным генеральным директором, который только подписывает бумажки и ни во что не вникает — нет, он влезал во всё, что делал каждый руководитель отдела, контролировал всё по максимуму и порой сам занимался решением каких-либо принципиальных вопросов. Да с теми же розничными магазинами — вполне мог перепоручить это своему заму — коммерческому директору — и только наслаждаться результатами. Но нет, Алмазов занялся этим сам. Оксана понимала, что фирма-то его, он её организовал, но всё равно не могла не восхищаться подобной ответственностью.

Вообще у шефа было много качеств, которыми она восхищалась, и если бы не эти его любовницы…

— Принесла? — улыбнулся Михаил Борисович, отложив в сторону мобильный телефон. И он явно имел в виду не кофе… — Давай сюда, поближе.

— Может, вы потом… — пробормотала Оксана, и его улыбка стала шире. — В смысле, вечером, когда освободитесь.

— Я как раз освободился. Кстати, садись, вместе будем смотреть.

Оксана почувствовала, что её лицо глупо вытягивается от удивления.

— Вместе? Но…

— Стесняешься? — поддел её шеф, и Оксана насупилась, помотала головой.

— Нет, просто… Зачем? Вы и сами можете посмотреть, без меня. Я же стихи ваши в одиночестве читала.

— Ты читала их в одиночестве, потому что я стеснялся, — огорошил её Алмазов, лукаво, но по-доброму улыбаясь. — А раз ты смелее меня, твои рисунки будем смотреть вместе.

Оксана не выдержала и тоже улыбнулась.

— Ловко вы.

— Стараюсь, — он вновь кивнул на стул. — Садись, Оксан.

Как это всё-таки у него непринуждённо получается, переключился на «ты» настолько быстро… Она в таких случаях обычно ещё с неделю путалась, если не дольше. Хотя в целом Оксана предпочитала придерживаться одной и той же формы обращения — так было удобнее. Тем более, если дело касалось начальства. Но ладно уж, пусть так… Алмазову можно, шеф всё же. Сам когда-то начал величать её по имени-отчеству, сам переименовал. Самостоятельный.

Она опустилась на предложенный стул и закусила губу, когда Михаил Борисович решительно развязал завязки папки и распахнул обложку. Внутри лежали её студенческие работы, в основном акварели, хотя попадался и акрил, и карандаш. Таких папок у Оксаны было много, она принесла только одну — не лучше и не хуже других, схватила первую попавшуюся, и никак не ожидала, что ею окажется та самая, где сверху лежал