— Там… Там… — вновь заблажил матросик, не переставая по-вороньи уводить голову в сторону и возвращать ее обратно. Такое впечатление, что он подавился костью.

— Чего там? — дежурный понял, что от матроса он ничего путного не добьется, затопал ногами по коридору, устремляясь в закуток с КПЗ, вернулся оттуда задумчивый, бледный. Он почесал себе нос и произнес только одно слово: — М-да!

Вид у него был растерянный. Через полминуты он уже срочно вызванивал по радиосвязи начальника штаба Кочнева — тот руководил прокладкой резервного кабеля к жилым помещениям и находился вне базы.

— Товарищ капитан второго ранга, у нас ЧП! — выпалил он на одном дыхании, дозвонившись до Кочнева.

— Какое? — голос у Кочнева невольно дрогнул: слишком уж много этих ЧП выпадало в последнее время на долю бригады.

— Убит задержанный.

— Как убит? Где?

— В помещении, в которое мы его временно определили. Двумя выстрелами в голову.

— Час от часу не легче! — Кочнев выругался. — Срочно пригласите в штаб представителя военной прокуратуры и кого-нибудь из милиции. Я скоро буду!

В Пропеллера стреляли почти в упор, через узенькое, похожее на щель боевого дзота оконце, вырезанное в стене бывшей кладовки, где тот сидел. Ночью кто-то подобрался к этому оконцу и окликнул задержанного. Тот обрадованно подскочил к щели. Радоваться Пропеллеру особенно не надо было: он получил две пули в лоб.

Стреляли из пистолета с глушителем — никаких хлопков дежурный не слышал — все было проделано очень тихо.

Первый — совсем еще поверхностный — осмотр показал, что убийца пришел со стороны берега, окаймленного кустами и горячими водяными блюдцами, в которые днем даже ступить было невозможно: вода нагревалась до температуры кипятка. Колючая проволока там была протянута жиденькая, прорезать в ней дыру можно было даже обычными ножницами. Оттуда к Пропеллеру и пришла смерть.

Через двадцать минут после Кочнева приехал Папугин, выслушал доклад дежурного, переглянулся с юристом и махнул рукой:

— В конце концов собаке — собачья смерть.

Старшему лейтенанту Чубарову сделалось хуже — в больнице поднялась температура, в плече началось воспаление, и врачи пришли к выводу, что пуля, которая попала в него, была «грязной» — обработанной какой-то гадостью.

Чубарова немедленно перевезли из палаты на операционный стол, рану основательно почистили. Это было утром, и казалось, ничто уже не должно было угрожать молодому человеку. Но к вечеру рана вновь начала стремительно гноиться. Чубаров опять очутился на операционном столе.

Начальник штаба Кочнев примчался в больницу, ворвался в кабинет главного врача с одним вопросом:

— Что с Чубаровым?

Главврач, плотный старик с лысым теменем, стащил с тяжелого мясистого носа очки, выдавившие в коже лаковую красноватую ложбинку, помял пальцами переносицу.

— Скрывать не буду, состояние тяжелое. Было средней тяжести, сейчас — тяжелое.

— Как допустили?

— Так и допустили. Ни один человек в больнице даже предположить не мог, что пуля окажется отравленной. Первичный анализ крови, когда больной поступил к нам, ничего не показал.

— Жить парень будет?

— Все для этого делаем… Но сказать сейчас, что все будет в порядке, нельзя — рано. Если бы он сразу поступил к нам в больницу, а то… — врач развел руки в стороны и красноречиво вздохнул. Нахлобучил на нос очки.

— Если бы могли раньше — доставили бы.

— Нам, дорогой мой, всегда «если бы да кабы» мешает. Как танцору тесные штиблеты. Это — всероссийская беда.

— Да, — нехотя согласился Кочнев. — Если нужны будут какие-нибудь лекарства, препараты — готов поставить на ноги всю Пограничную службу России.

— А толку-то? — главврач вяло махнул рукой, по усталому лицу его проползла тень. — Что ставь ее на ноги, что не ставь — бесполезно. Дорогие американские препараты находятся только в загашниках у сильных мира сего, а те скудные малоэффективные лекарства, которые предложит Пограничная служба России, есть и у нас.

В распахнутое окошко влетел шмель, огромный, как птица, с басовитым гулом облетел врача и плюхнулся в свежий букет цветов, стоящий в вазе. Что-то веселое, бесшабашное, жизнеутверждающее было в полете шмеля.

Врач скосил на наглеца глаза, усталое лицо его размягчилось, сделалось незнакомым, расстроенным, он опять развел руки в стороны и выдохнул неожиданно охрипшим голосом:

— Это жизнь. Увы. Все под Богом ходим. Как нам ни трудно жить, а жить надо.

Оганесов вернулся из поездки посвежевший, веселый, с кирпично-красным загаром, прочно прилепившимся к его лысине. Как он ни таился, как ни бегал от солнца, а Канары — это не Астрахань, за несколько дней он успел сильно загореть, привез полтора десятка костюмов, приобретенных на одной из дорогих курортных распродаж, и трость из слоновой кости, подаренную ему Золотым Пальцем.

— Сам подарил! Сам! — Оганесов вожделенно поднял глаза к небу. — Великий человек!

Сын Рафик украсил шею новой толстой «голдой» — золотой цепью, сработанной из массивного красноватого золота; его сопровождала большеглазая хрупкая переводчица с большим ярким ртом и грудью, внушающей глубокое уважение. Переводчица обзавелась и первым, и вторым, и третьим — и новыми костюмами от парижских модельеров, и «голдой», и загаром.

— Ну что вы тут без меня натворили? Докладывайте, — потребовал Оганесов у Карагана с Футболистом, сев в аэропорту в машину и удобно устроившись на кожаном переднем сиденье.

Рафик с переводчицей поехали в другой машине.

Караган рассказал о стычке в одном из нижних ериков с пограничниками.

— Мамацгали! Никак не угомонятся! — Оганесов выругался.

— Это еще не все, — Караган стер пот с красного напряженного лица, отодвинулся подальше от хозяина, вдавившись спиной в сиденье: а вдруг тот будет бить? Тем более, что Оганесов держит в руках вон какую удобную для этого дела штуку — костяную трость. Караган схлебнул пот, стекавший с верхней губы.

— Что еще? — глаза у Оганесова сделались маленькими, черными, как два шильца.

Караган, давясь словами, рассказал. Оганесов всадил торец трости в резиновый коврик, постеленный под ноги, выругался.

— Вот, мамацгали! Ну, погодите… Погодите малость, узнаете, на каком огне жарят шашлыки из таких баранов, — Оганесов снова выругался. — Гниды зеленозадые!

Но, несмотря на «ругательное» настроение, действия своих подопечных Оганесов одобрил: ликвидацию Пропеллера признал правильной, как правильно было и то, что труп Карамахова решили не оставлять в морге — мало ли какие концы могут быть завязаны на этом трупе! А так — нет их, концов этих.

— Пограничникам, повторяю, надо наносить удары со всех сторон, везде, всюду! На суше и на море! — Оганесов раздраженно подергал краем рта. — Чтобы ни сна им не было, ни покоя, ни отдыха, ни веселья. Понятно? — Оганесов вновь стукнул в коврик торцом трости. — Их надо разлагать, покупать, щипать, резать, жечь, начинять свинцом, обливать кипятком, варить в супе, отрубать им пальцы… Они должны уйти с астраханской земли. Понятно?