Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Просто я хотел бы с вами поехать, — выговорил он наконец. — В команде.
— Да сказал бы уже сразу. Но… нафига тебе это? Тебе глаза лечить надо, операцию делать. А не по трассе гоняться. И вообще…
— Балласт не нужен?
— При чем тут «балласт — не балласт».
— То есть, ты думаешь: вот человек от скуки бесится?
— Примерно так и думаю, — сказал я жестко. — Я тебе честно скажу: если бы я жил, как ты, я бы вообще не заморачивался с этим автобусом, я бы…
— Ты бы прежде всего ничего не видел, — прервал меня Мишка, и я подумал: вот черт, опять неловко получилось.
— Я не про глаза, — сказал я. — Я про возможности.
Получилось еще хуже.
— Есть еще одна причина, — решился я. — Мы едем, чтобы… как бы тебе сказать? Подзаработать денег.
— Честным трудом?
— Свободным поиском.
— Я тоже так хочу, — вырвалось у него.
— Ты хочешь денег? Это я хочу денег. И Макс. И все. Потому что у нас их нет. Мишка, ты хороший парень, но это не твоя проблема: ты станешь адвокатом…
— Не стану…
— Да куда ты денешься. Вылечишь глаза, станешь адвокатом, или мэром Москвы, или министром иностранных дел…
— Никем я не стану.
— И хорошо еще, если мы с тобой встретимся где-нибудь вот так, как сейчас, а скорей всего, я буду читать про тебя в газетах, как про Бориса Николаевича… — я выкладывал все это, как будто забивал гвозди в крышку гроба, а сам понимал, что говорить этого не нужно, что он этого не заслужил. Но парень должен был понять, наконец: рождественская сказка закончилась. Ему лучше не привыкать к нам, а нам — к нему. Папе следовало подарить ему щенка лабрадора, а не четверых взрослых ребят, пусть и не злобных, но с дурными привычками… Он смотрел на меня во все свои несчастные глаза, а я все говорил и говорил — пока сзади не подошел Макс.
— Пит, ты чего?
Я умолк на полуслове.
— Пойдем-ка, вопрос есть, — сказал он.
Мы отошли в сторону.
— Я так понимаю, Мишка с нами хочет? — чрезвычайно спокойно спросил Макс.
— Хочет.
— Ну так и давай возьмем, — Макс пнул ногой толстую сосну. Дерево не шелохнулось. — О чем базар-то.
— Ты чего? Ты забыл, зачем мы едем?
— Какая х…йня. Едем брать кассу, — сказал он негромко. — Нам в банде пятый разве не пригодится? И папа адвокат, между прочим.
Макс, похоже, решил поиграть в Дикий Запад.
— Нет, я просто охреневаю, — я тоже заговорил криминальным свистящим шепотом. — У нас на хвосте висят какие-то уроды. Притом еще непонятно, сколько их. Вообще неизвестно, докуда мы доедем. Может, грохнут по дороге. И в это время к нам просятся пассажиры. Помнишь, корабль был такой — «челленджер»? Плохо кончил. А всё из-за туристов.
Я решил быть непреклонным.
— Пит, — сказал Макс. — Я тебя десять лет знаю. Так?
— Ну.
— Вот и не… Не надо этого. Скажи: ты не хочешь делиться?
Пораженный, я даже отступил на шаг:
— Я думал, это ты, Макс, не захочешь делиться.
— Надо дать человеку шанс, — ответил Макс фразой из какого-то фильма. — А деньги не имеют значения.
— А-а. Я все понял. Ты его в свою группу затащить хочешь.
— Ну не тебя же. У тебя слуха нет.
— Ну, ну… А вот мне интересно, что Шериф скажет? И Костик?
— Шериф не против, — сообщил Макс. — Он мне сам вчера говорил.
— Ага. За спиной все решили.
— Пит, я тебя уже просил: не надо этого.
— Если все накроется из-за него, ты что делать будешь?
— А я вот что сделаю: я его своими руками задушу.
Я усмехнулся.
Мишка, который так и сидел под деревом, смотрел в нашу сторону. Мы вернулись и встали прямо перед ним.
— Мы тут подумали и решили тебя задушить, — поведал я. — Но не сразу. А когда из-за тебя все дело накроется.
Макс положил руки Мишке на шею и легонько сжал. Охранник вдалеке прищурился.
— Живи пока, — сказал Макс. — Ты принят. До первой пьянки. А там на берег спишем.
— Я вообще-то не пью, — отвечал Мишка, неумело улыбаясь. — Вчера немного…
— А ты хоть помнишь, чего мне вчера говорил? — спросил я. — Как на жизнь жаловался?
— Смутно.
— Так я тебе напомню. Ты говорил: вот, ягуара мне отец в этот раз не купил, а поршак старый сломался… Придется теперь у парней автобус угнать. Типа вписаться пассажиром, а потом на трассе их в кювет выкинуть, одного за другим. Чтобы они там подохли в страшных судорогах.
— Нет, нет, я не мог так проколоться, «Мосад» будет очень недоволен, — засмеялся он. Что-то в его взгляде изменилось. Теперь никто бы не принял его за слепого. «Вот ведь спасли человека на свою голову», — подумал я.
Я вспомнил: вчера ночью мы сидели втроем на его обширной кровати, смотрели какое-то специальное видео, курили и разговаривали о пустяках. А потом так и уснули вповалку, не раздеваясь. Но перед этим он успел у меня спросить:
— Пит, а ты бы смог жить так, как я?
— Легко, — отвечал я, не задумываясь.
Эпизод24. — А я не собираюсь так жить, — говорила Светка. — Я все поняла: ты меня не любишь. Ты любишь только, чтобы тебе было хорошо, всегда только это, а на меня тебе всегда было наплевать…
Она еще что-то кричала в трубку, неожиданно визгливо, совсем как ее мамаша — директор школы — после того, как однажды застала нас вдвоем в физкультурном зале, — а я думал: вот все и кончилось.
Я звонил ей ночью, ее не было дома. Марьянка нипочем не хотела говорить, где она, а потом все-таки сказала. Конечно, сказала. И наутро (если два часа можно назвать утром) Светкин голос был совсем чужим, или, сказать точнее, отданным кому-то другому, и я даже знал, кому. Дальнейшее не имело смысла. «Спасибо тебе за всё», — сказал я и аккуратно положил трубку. В комнату вошел Шериф и тоже собрался кому-то звонить, а я спустился во двор. И уселся на землю, прислонившись спиной к стволу сосны. Как вчера Мишка.
Мне нужно было броситься обратно и вернуть ее? Достать из-под сиденья старый черный «наган» и грозить им собственному однокласснику? Да меня тошнило от него еще в школе. О чем можно говорить с человеком, который с шестнадцати лет знакомится по объявлениям со старыми тетками? Или рассказать Светке? Не-ет. Пусть она узнает об этом от кого-нибудь другого. От своей матери, например. Это будет особенно пикантно.
И еще я не скажу ей, что теперь я равнодушен к ее голосу. Хватило одного мгновения.
Я поднялся и посмотрел на свою футболку сзади: блин, так я и знал. Весь перепачкался смолой. А Мишка сидел, и хоть бы что. Вот ведь гадское дерево, чует хозяина.