– Ваше якобы генеалогические древо – это не розыгрыш друзей, – сказал Китайгородцев. – Поверьте, не розыгрыш.

– Почему же? – смеялся Марецкий, махая рукой – не говори, мол, глупостей.

– Потому что когда ваша сестра обнаружила подлог и захотела встретиться с этим архивариусом, Мятликов его фамилия, выяснилось, что того убили.

Марецкий захлебнулся собственным смехом. Такое изумление не сыграешь. Китайгородцев, во всяком случае, не сыграл бы.

– А вы разве не знали? – спросил он.

– Нет.

* * *

У здания телецентра Марецкий даже не сделал попытки выйти из машины. Он молчал, и тишина становилась гнетущей. Ему уже надо было идти в студию, но какая может быть студия в таком состоянии.

– Время, – подсказал ему Китайгородцев.

– Пошли они все к черту! – поморщился Марецкий.

Включил радио, словно хотел отгородиться от всех музыкой, остаться наедине с самим собой.

– Можно я задам вам вопрос? – спросил Китайгородцев.

– Валяй.

– Вы сказали: «Я думал, что это старик на мне хотел заработать, и все не мог понять, как же он осмелился пойти на подлог». Значит, вы знали о том, что он продал вам фальшивку?

– Знал.

– Откуда?

– Ну какой из меня граф? – Марецкий повернул голову и с печальной усмешкой посмотрел на Китайгородцева.

Он не питал иллюзий. Он все знал давным-давно. Но музей… Но новые памятники на могилы своих якобы предков… Китайгородцев хотел спросить, как все это следует понимать, но не смел. Слишком все неожиданно. Надо сначала привести мысли в порядок.

По радио передавали новости. Американцы запустили космический челнок. В российском «Белом доме» собралось на свое очередное заседание правительство. В Киеве Хосе Каррерас даст один-единственный концерт.

– Ты был когда-нибудь на концерте Каррераса? – неожиданно спросил Марецкий, задумчиво глядя куда-то вдаль.

– Нет.

– Тогда поехали.

– Куда? – не понял Китайгородцев.

– В аэропорт. Первым же рейсом улетим в Киев. Послушаем Каррераса и сегодня же вернемся.

Китайгородцев почти не удивился. Уже бывало, что клиенты срочно меняли планы и они мчались куда-то, ломая расписанный накануне едва ли не по минутам график, но чтобы вот так, на Каррераса…

– Значит, в аэропорт? – захотел услышать подтверждение Китайгородцев.

– В аэропорт. Паспорт у тебя с собой?

Китайгородцев кивнул. Паспорт с собой. И еще пистолет. Пистолет с собой не возьмешь, слишком мало времени, чтобы согласовать все вопросы, а там граница и другое государство. Но можно позвонить в «Барбакан», кого-нибудь пришлют, и там, в аэропорту, оставить своему человеку оружие.

* * *

Телохранитель Китайгородцев:

Кажется, я разгадываю загадку характера Марецкого. Раньше мне приходилось иметь дело с людьми совсем другого склада ума, уклада жизни. Других интересов и устремлений. Телохранителя нанимает только тот, у кого есть деньги на персонального охранника. А эти деньги имеет только тот, кто их зарабатывает (или ворует, но дело сейчас не в терминах). Словом, он предприниматель или банкир. Я в предыдущие годы насмотрелся на этих людей предостаточно. Они отличались друг от друга возрастом, внешними данными, уровнем образования, отношением к окружающим, привычками, слабостями, любимыми анекдотами, автомобилями, семейным положением, болезнями, местом проживания, но было то, что всех их объединяло. Это отношение к жизни. Окружающий мир представлялся им сложным и полным опасностей, где невозможно расслабиться ни на мгновение. Происки конкурентов, сорванные сделки, падающий рубль, растущий рубль, котировки акций, новый закон, новый премьер, визит налоговой полиции, выброс компромата, ценовые войны, новые тарифы, арбитражный суд, сюжет теленовостей – киллер застрелил известного предпринимателя, секретарша попалась на стукачестве, цены поднялись, цены упали, топ-менеджеры перегрызлись между собой, судебный иск – каждодневная череда событий, каждое из которых может закончиться инфарктом, приговором суда или потерей бизнеса, который тебя не только поит и кормит, но и является делом всей жизни. Поэтому ни минуты расслабленности. Полнейшая мобилизация. На войне как на войне. Вокруг враги. Жизнь необустроена и неуютна. Все очень скверно.

Поэтому мне так сложно привыкнуть к Марецкому. Он или не знал, или не хотел знать, что порой жизнь – действительно скверная штука. Казалось, он об этом даже не догадывается. Марецкий просто жил. Ни с кем не боролся. В мире, в котором он вращался, жить было легко и весело. Там лились рекой вино и музыка, женщины были прекрасны, а их наряды великолепны; там мужчины кутили и делали это исключительно для собственного удовольствия, а не для того, чтобы скрыться хотя бы ненадолго от проблем. Там часто не было любви, но зато не было и убийственной ненависти, а если любовь все-таки случалась, то она сгорала столь же стремительно, сколь и вспыхивала, никто особенно не расстраивался, поскольку праздник бесконечен. Ниоткуда не ждешь опасности. Просто не подозреваешь о ее существовании. Потому что какие же опасности на празднике? Лишь нескончаемый фейерверк…

* * *

Уже в самолете, когда они летели в Киев, Марецкий сказал Китайгородцеву:

– Я, честно говоря, не думал, что вы влезете во все эти дела…

Кажется, он досадовал на Китайгородцева и его коллег, устроивших форменное расследование и докопавшихся до вещей, которые Марецкий хотел бы запрятать поглубже.

– Мне Родик Нахапетов как-то рассказывал историю… Ты знаешь Родиона Нахапетова? Актер и режиссер. Когда-то он был женат на Вере Глаголевой.

– Да, – сказал Китайгородцев. – Он, кажется, играл в фильме «Раба любви».

– Играл, – подтвердил Марецкий. – Так вот Родик рассказывал мне про кинорежиссера Марка Донского. Старик относился к Родику, как к сыну. Любил с ним общаться. И вот в разговорах часто бросался разными громкими именами. Говорил Родику, к примеру: «Я переписывался с американским президентом Рузвельтом. Ну это факт общеизвестный, ты слышал, конечно». Да, кивал в ответ Родик, а кто же об этом не слыхал. Хотя знал, что все это чепуха. Или про кино, допустим, беседуют. «Итальянский неореализм начался с моего фильма «Детство», – говорит Донской, – Росселини это сказал». Или про Бергмана: «Прилетаю я в Стокгольм, а у трапа самолета меня встречает Бергман и, обнимая, говорит, что учился мастерству, смотря мои фильмы». Зачем ему все это было нужно? Человек слаб. И ему нравится, когда о нем говорят великие. Или ему вручают орден. Или присваивают какое-то звание. Или титул.

Повернулся и посмотрел на Китайгородцева. Во взгляде были усмешка и вопрос. Как будто Марецкий силился понять, дошел ли до собеседника смысл сказанного, словно говорил: ты пойми, что это очень приятно, когда вдруг становишься графом. И какая разница, что именно выделило тебя из толпы. Вот я стал графом. А кто бы отказался? И что тут зазорного? Могут же быть у человека свои маленькие слабости. Этот потешный, ненастоящий титул достался мне, и я его не украл, не отнял силой, никто ведь при этом не пострадал… Китайгородцев не успел додумать эту мысль до конца, как вдруг Марецкий произнес, глядя куда-то мимо него: