Замминистра выдержал паузу и добавил неожиданно другим голосом:

– Что тебя задавят, ясно было с самого начала, н-нах. Ты, майор, нашему шефу хвост прижал, а он, н-нах, такого не прощает, бля… Держись давай. Подготовь бумаженцию, типа докладной о предстоящей оперативной проверке в гостинице «Мир», задним числом, и отправь ко мне с человечком, понял-нет, н-нах? Я подмахну. Хоть немного тебе задницу прикроем… Все, н-нах, бывай!

В трубке забились короткие гудки…

«Этого следовало ожидать», – очень спокойно подумал Громыко. Крымов все понял без слов, спросил только:

– Сняли?

– Хуже… – майор вытащил вторую сигарету, крутанул колесико зажигалки. – Вышибли. С треском. И отделу каюк. Жалко. Ребят жалко. Одни погибли ни за что, другие… А-а-а, гори оно все синим огнем! Наливай, Иван Василич!..

Спустя полчаса Громыко проводил пошатывающегося эксперта вниз, похлопал по плечу, а когда за Крымовым захлопнулась железная дверь, подошел к бледному дежурному, нагнулся и, дыша коньяком в окошечко, спросил:

– Где задержанный по делу «чекиста»? Этот, который за профессором следил?

– В «телевизоре», товарищ майор.

– Открывай…

В «телевизор» – крохотную, метр на метр, камеру для задержанных – Громыко протиснулся боком, навис над сидящим на корточках мужичонкой в серой вьетнамской куртке и тихо сказал:

– Я – майор Громыко. Я задам тебе три вопроса без протокола. Ответишь – я уйду. Не ответишь – буду бить. Понял?

Мужик посмотрел на майора бесцветными глазами, и Громыко вспомнил слова эксперта про стеклянные протезы, которые кто-то, кого про себя он назвал «Кукловод», вставил своей кукле – Черному киллеру. «А вдруг и этот тоже?» – промелькнула мысль.

Но нет, сидевший перед, а точнее под ним человек куклой не был. Бесцветные глазки лихорадочно забегали, узкие губы зашевелились и снизу донесся хриплый голос:

– Спрашивайте…

– Кто ты и под кем ходишь? Мужичонка с шумом втянул воздух, хрустнул сцепленными пальцами и прохрипел:

– Карасев Александр Валентинович. Кличка – Карась. Дважды судимый. Статьи…

– Дальше! – нетерпеливо дернул головой Громыко.

– Был щипачем, но бухаю, руки трясутся…

У Калача теперь я… Шухерником. Братва довольна, косяков на мне нет.

– Кто тебя послал следить за Жуковым?

– Гуцул. Сказал – Калач велел. Сказал – профессор какую-то мутоту притаранил, можно на скачок взять…

– Калача знаю. Кто такой Гуцул? – Громыко почесал переносицу, сплюнул в угол. – Ну?!

– Гуцул… Богдан Гуцуляк. Он – в авторитете, но вроде из беспредела. Калач с ним на последней ходке снюхался, за Гуцула Толя «Сто колов» слово сказал. Теперь Гуцул с Калачом в корифанах.

Громыко, перед тем как задать последний вопрос, весь напрягся. Он понимал: после того, как он вслух произнесет то, что должен, пути назад уже не будет.

– Черный киллер… Что ты знаешь про него? Карась опять шумно вдохнул и, пряча глаза, покачал головой:

– Ничего, начальник. А кто это?

И тут же колено майора с каким-то хлюпающим звуком впечаталось в лицо уголовника. Тот дернулся, глухо застонал, вбитый в угол «телевизора», а Громыко уже заносил руку для полноценного удара.

– Все, начальник, все! Не прессуй, я почесняку базарю! – Карась прикрылся руками, шмыгая разбитым носом. Кровь текла по подбородку, капая на светлые брюки-слаксы.

– Что ты знаешь про Черного киллера? Кто его хозяин? – медленно повторил свой вопрос Громыко, стоя над Карасем с занесенным кулаком.

– Да не знаю я ничего! Братва базарила, правда, что новая маза нарылась, прушная – долбени…

«Есть! – у Громыко заныло где-то внутри, а сердце забилось гулко и быстро. – Вот оно. Новая маза… А старые – это наркота, крышевание, оружие. Ну, давай, Карась, колись дальше!»

И Карась раскололся по полной, выложив все, что слышал:

– Долбени – это лохи обдолбленные. Они разные – мужики, бабы… Им башни выключают, а потом толкают по одному или гуртом. Братва базарила, что они даже не жрут, только пашут. И что из долбеней можно кого хошь смастрячить. Хошь – лесоруба, хошь – гулевую, а хошь – мочилу. Только…

– Что – «только»? – Громыко пнул замолчавшего уголовника в бок. – Давай, давай, не менжуйся!

– Только долбени эти… Ими рулить сложно. Базар ходил – при Гуцуле фраер завелся, тихушник, никто из наших его не видел. Вот он умеет, а остальные – нет.

– Долбени появились до или после Гуцула?

Карась аккуратно, вывернутым рукавом, вытер кровь, задумался, припоминая:

– После, начальник. Бля буду – после.

– Так, еще один вопрос, последний: кто из пацанов базарил про этих… долбеней?

– Не, начальник, хоть в пол меня втопчи – не помню я! – Карась посмотрел Громыко в глаза, и майор понял, что действительно не скажет. Одно дело – чужие базары пересказывать, другое – сдавать того, кто базарил. За это невеликую сошку Карася на любой зоне определят на петушатник в первый же день…

«Итак – Калач, Гуцул и фраер, который может „рулить долбенями“. А долбени – из них можно сделать кого угодно, – думал Громыко, покидая тесный „телевизор“. – Господи, что же это творится, а? Ведь чертовщина же! Мистика… Впрочем, нет. Если ЭТО работает на братву – никакая это, на хрен, не мистика. Это гораздо хуже. Это – новая реальность, с которой нам всем придется жить бок о бок. Что ж за время такое, а?!»

Поднявшись в свой, точнее уже ничей кабинет, Громыко открыл сейф и принялся выкладывать на стол папки, стопки показаний, записные книжки, дискеты и диски – пока комиссия не взяла его за жабры, нужно было быстренько вывезти и спрятать всю наработанную за долгие годы информационную базу…

Последним человеком, с которым Громыко разговаривал, прежде чем навсегда покинуть здание отдела, была Яна Коваленкова. Оперативница одиноко сидела на клеенчатой кушетке в коридоре, отрешенно глядя прямо перед собой. Ее не трогали. Все понимали, что творится в душе человека, пережившего ТАКОЕ и уцелевшего.

А тем, кто не понимал, объяснили – просто и доходчиво, не стеснясь в выражениях.

Громыко сел рядом, закурил. Яна тихо сказала:

– Мне Сеня… ну, Максимов предложение делал. Два года назад. Если бы я согласилась, была бы сейчас вдовой…

– Яна… Ты это… Не трави себя, – попросил майор.

– Да нет, Николай Кузьмич, все нормально, я не расклеюсь. Просто… Когда бандиты из-за денег, на задержании – все понятно, все просто. А тут… Кто это был, а? Вы что-нибудь знаете?

Дернувшись от Яниного «вы», Громыко нахмурился: