Аркадий Владимирович на минуту задумался, потом улыбнулся:

– Ну тогда беги докладывай.

– Куда докладывай? – Девушка на мгновение запнулась. – А! Хозяина кликнуть? Я мигом!

За хлопком двери последовало затихающее, уходящее куда-то вверх шлепанье босых ног.

– Мещеряков Ипполит Поликарпович, купец, – уверенно, даже несколько высокомерно отрекомендовался не первой молодости, чуть плешивый господин в потертом халате поверх сюртука. И гораздо тише и невнятнее добавил: – Третьей гильдии. – Затем приосанился и с первоначальной бодростью поинтересовался: – С кем имею честь? – Впрочем, оценив костюмы и манеры визитеров, особенно старшего, как-то съежился, словно увял, и поправился: – Чем могу служить?

– Да вот, – повел плечом Привалов, – хотел бы обсудить с вами покупку первого этажа, что вы сдавать изволите.

– Желаете мастерскую здесь разместить? – Ипполит Поликарпович, похоже, узнал известного ювелира. – Ну так… вы понимаете… это же шум, суета, а у меня семья наверху, ребенок маленький. Да и продавать я не намеревался. Мне бы лучше обычных жильцов подыскать…

– Вы их, похоже, уже давненько подыскиваете, – усмехнулся Аркадий Владимирович, поведя рукой в сторону калитки, словно намекнул на удручающе облезлое состояние дощечки с «объявлением». – Да и коли подыщете… приличные-то на таких задворках не захотят ведь жить, так что будут непременно какие-нибудь пьяницы, станут безобразничать, гулять, на гармошках играть да дебоширить, замучаетесь околоточного выкликать. Да еще не ровен час пожар устроят.

– Правда ваша, – почесал в затылке Ипполит Поликарпович, – жильцы, они всякие попадаются. А только… вам-то все ж для каких надобностей? На мастерскую не сговоримся, увольте.

Привалов покачал головой:

– О мастерской речи не идет, не извольте беспокоиться. Но этаж я у вас, мил человек, хочу купить, а не снять. – Он немного помолчал, как будто в раздумье. – Как выкуплю, сделаю ремонт невеликий, по надобности, мебелишку какую-никакую завезу, это уж непременно, дворик обустроим, цветочки посадим, чтоб глаза радовались… А жить тут станет, – он чуть отступил в сторону, – вот этот вот человек, Михаил Степанович, помощник мой, с семьей своей. Люди они тихие, степенные, покой ваш ничем не нарушат. Ну как, подходит вам такое предложение?

Незадачливый купец опять почесал затылок:

– Ну… коли люди тихие… можно и потолковать.

После тщательного осмотра первого этажа немного поторговались. Но больше для приличия: Аркадий Владимирович назначенную Мещеряковым цену сильно сбивать не стал, на все условия согласился. Только подвал себе выторговал, ну да «купец» не слишком и стремился его себе оставить, вроде как без надобности, разве что хлам сваливать, а так и незачем вовсе. Ударили по рукам и через неделю оформили официальную купчую – на имя мещанина Михаила Матвеева.

Домашним ни Михаил, ни сам Аркадий Владимирович не обмолвились о грядущих переменах ни единым словечком. Однако, выправив купчую и все прочее, без промедления принялись за ремонт. Благо каменщиков, плотников и прочих маляров на заработки в Первопрестольную приезжало изрядно, москвичей Привалов не хотел приглашать все по тем же понятным соображениям: чтоб не сболтнули где лишнего – только выбирай. Ну а выбирать толковых работников Аркадий Владимирович умел, как никто другой.

Когда «купец третьей гильдии» увидел результат досаждавшей ему две недели ремонтной «стукотни», едва не остолбенел. Первый этаж и до того выглядел вполне прилично, но тут и сравнения никакого: новые просторные окна, переложенные печи, освещение, правда, керосиновое, но самое лучшее, современное – в общем, чистота, красота и простор. Рабочих Привалов вознаградил так щедро, что они только крякали одобрительно: ну, хозяин, Бога за тебя молить станем, вот как удивил!

А уж как удивились домашние, и сказать нельзя. Что это? Как это? Дядя Миша вдруг переселяется со всей семьей куда-то на край географии?! Что за притча? И как же мы-то теперь будем? Аркадий Владимирович «бунт на корабле» даже и подавлять не стал, только плечом повел: мол, спорьте не спорьте, все уже решено. Впрочем, Зинаида Модестовна, поахав денек, с мужем согласилась – как всегда соглашалась. Даже порадовалась, что ворчливая Прасковья не станет больше каждый день очередной конец света пророчить. Аркадия же погоревала немного из-за переезда верной Анюты, но не слишком: ее уже куда больше занимали подружки гимназические и вообще «школьные» заботы.

Сам же «дядя Миша» вроде бы никуда и не делся, оставаясь все тем же бессменным и верным помощником Аркадия Владимировича, так же бывал на Остоженке, так же исполнял поручения, так же обсуждал с хозяином текущие дела. Но теперь и сам Привалов регулярно бывал у Серпуховской заставы: присматривался к соседям, наблюдал, думал.

Дела вокруг шли все хуже и хуже. Война тянулась третий год. Восторженные газетные реляции сменились длинными списками убитых и раненых: казалось, желтоватая их бумага вот-вот начнет сочиться кровью. Продукты дорожали – понемногу, но непрерывно, – потом их стало попросту не хватать. Должно быть, купцы придерживали муку, керосин и тому подобные «первоочередные» товары, чтобы, дождавшись, когда все окончательно вздорожает, набить мошну поплотнее.

Все это начинало напоминать девятьсот пятый год и даже хуже.

Забастовки и стачки, сперва единичные, но постепенно все более и более частые, проходили уже не ради повышения зарплаты, а под антивоенными, а то и антиправительственными лозунгами. К концу зимы бастовали уже практически все заводы и фабрики.

Из Петрограда новости доходили и вовсе пугающие. Там было совсем неспокойно.

А четвертого марта газеты вышли с оглушительными заголовками: Его Императорское Величество Помазанник Божий и прочая, и прочая, и прочая Николай II отрекся от престола. И великий князь Михаил Александрович, вместо того чтобы подхватить падающую корону – тоже отрекся, призвав всех граждан России подчиниться Временному правительству.

Наконец-то! – дружно выдохнула Россия.

Можно сколько угодно говорить о германских шпионах и британских агентах влияния, но факт остается фактом. Николай, человек, по сути, очень мягкий и добрый, оказался никудышным правителем, ухитрившись за годы своего правления так настроить против себя народ – весь, от измученного войной крестьянства, лишенного большей части кормильцев, до недовольной слабостью власти аристократии, – что весть о падении трона вызвала восторг без преувеличения единодушный. Отречение царя приветствовал даже Святейший Синод!

В общем, всенародное ликование выглядело очень искренним и очень дружным. Ура, ура, Россия наконец стала свободной, ненавистного царя свергли, и теперь уж точно прямо завтра настанет всеобщее счастье. Ну или по крайней мере послезавтра. Хотя для кого самодержец был в самом деле ненавистным – это еще вопрос, да и всеобщесть ликования при более пристальном рассмотрении выглядела уже не настолько всеобщей. Трезвые головы понимали, что у ликующих гораздо больше шансов достичь полного хаоса, нежели всеобщего счастья, но сколько их бывает, трезвых-то? Революционная эйфория опьяняет даже самых устойчивых покрепче любого спирта. Вдобавок новая власть, освобождая «томившихся в застенках кровавого режима светочей народной борьбы», заодно с политзаключенными выпустила и обычных уголовников, что совсем не способствовало упорядочиванию разраставшегося хаоса.