– Зинаида, что происходит? Почему мне звонят из школы и говорят, что ты пропускаешь занятия? – начала она с порога. Женщина даже не стала разуваться – так и прошла на кухню с сумками и в уличной обуви, где, судя по звукам, находилась девочка.

Зина, которая в этот момент сливала воду с отваренной картошки, от неожиданности опрокинула кастрюлю. Она взвизгнула от боли, ее тонкая рука тут же покраснела.

Алевтина Наумовна вмиг прекратила читать нотации. Для нее сразу стало неважно, сколько уроков прогуляла ее внучка, это было мелочью по сравнению с ее здоровьем. Она бросилась к шкафчику с лекарствами, быстро нашла нужное средство и обработала поврежденную руку.

– Очень больно?

– Да, – закивала девочка со слезами на глазах.

– Что же ты так неосторожно?

Вопрос был риторическим. Алевтина Наумовна понимала, что сама виновата в случившемся – не смогла поговорить с ребенком спокойно, и вот, пожалуйста, результат – на руке волдыри.

– Сегодня мы уже в поликлинику не успеем, завтра с утра поедем. В школу не пойдешь.

Девочка улыбнулась едва заметной улыбкой. Вышло, как она и хотела – теперь можно официально не ходить на уроки.

Алевтина Наумовна собрала рассыпавшуюся в раковине картошку, закончила начатое внучкой приготовление ужина. Когда они с Зиной поели, Алевтина Наумовна, придав голосу как можно больше мягкости, спросила:

– Так почему ты все-таки не ходила в школу?

Зина ожидала этого вопроса. Она рассчитывала сказать, что заболела; знала, что бабушка ей не поверит, но ничего другого на ум не пришло.

– Я… я… – всхлипнула девочка. Горький комок подкатился к ее горлу, мешая говорить. – Переведи меня в другую школу! Я больше не могу туда ходить! Ну, пожалуйста, бабушка!

– Бедная моя девочка! Что же у тебя стряслось?

Что стряслось, Зина рассказать бабушке не могла. Если бы она заговорила про родителей, у нее бы сплошным потоком полились слезы. Она всегда плакала, когда вспоминала ту историю. А еще нужно было бы поведать о непростых отношениях с одноклассниками, о том, что ее постоянно дразнят и она в классе – изгой. А об этом говорить стыдно, потому что стыдно быть изгоем.

– Ничего, бабушка. Ничего не случилось. Но я больше не могу там учиться!

– Куда же я тебя переведу? – вздохнула Алевтина Наумовна. Она поняла, что откровенности от внучки не дождется.

– Куда-нибудь. Шестнадцатая школа рядом или двадцать вторая.

– Это же нужно с директором вопрос обсудить. А если там мест нет?

– Ну и что? Есть и другие школы в городе. Сходи туда, бабушка. Пожалуйста!

– Хорошо. Если уж тебе этого очень хочется.

– Спасибо, бабулечка! А когда?

– Может, через недельку выберусь. Мне же для этого с работы надо уйти.

– Так не скоро? – погрустнела девочка.

– Раз уж тебе так приспичило, можешь сама сходить в новую школу после уроков.

– Сама? А меня там будут слушать?

– А почему бы нет? Ты ребенок, а школы работают для детей. Директор просто обязан тебя выслушать.

На небе пригорюнилась круглолицая луна в окружении тусклых городских звезд. Время – начало двенадцатого – самое подходящее для общения с сущностями потустороннего мира. Майя зажгла свечи, много свечей – электрический свет в таком деле не союзник, заварила кофе с имбирем – он всегда ей помогал прийти в нужное состояние, когда все мелкие бытовые мысли замолкали, оставляя место лишь приятным и высоким, как то: о поэзии или о любви, большой и вечной, о любви прекрасного принца. То, что у нее получилось материализовать желаемое с помощью письма, Майю вдохновляло. Пусть Иван и не красавец (все-таки белобрысые не в ее вкусе) и далеко не миллионер, а предприниматель средней руки и он ей даром не нужен – по говору ясно, что он приезжий, но, черт возьми, она же сама описала факт их знакомства! Пусть все совпало не в точности, но это – детали. Ну, промашка вышла – вместо респектабельного красавца материализовался какой-то замухрышка, совсем не того уровня, как ей хотелось, и ростом ниже ее на голову. Можно считать это тренировкой, а в следующий раз она непременно опишет свою встречу с олигархом.

Майя налила в чашку кофе, и красное, как кровь, вино в высокий бокал, разулась, распустила волосы, тряхнув ими перед зеркалом, как цыганка, достала с полки томик стихов Блейка – он тоже помогал ей настроиться на нужный лад – и уселась на широком подоконнике. Майя пила кофе и вино, отстраненно смотрела вниз, на мерцавшие огни города, и нараспев читала стихи. Они звучали как заклинание, вводя ее в транс. Майя произносила слова громко, хмелея и смеясь. Она всегда смеялась, когда была пьяна. Опустошив второй бокал, Майя ощутила негу во всем теле и необычайную легкость.

В таком состоянии у нее лучше всего получалось ворожить. Для этого она описывала в тетради то, что хотела получить. Выходила небольшая зарисовка о ней самой. Майя описывала себя в желаемой ею обстановке, ощущая это желаемое почти как реальность. Она закрывала глаза и чувствовала дуновение теплого ветерка на побережье, слышала шум прибоя, ощущала лучи ласкового мадагаскарского солнца на лице и теле, и в эти минуты на ее губах появлялась счастливая улыбка.

На этой неделе у нее пропала ее любимая тетрадь. На автозаправке, когда она отлучилась в кассу, из салона ее машины вытащили сумку. Бумажник она взяла с собой, а больше ничего ценного в сумке не было. Тетрадь, ключи, документы и косметика. Майя хотела заявить в полицию о краже, чтобы легче было восстановить документы, но не успела – вечером ей позвонили с заправки и сообщили, что в кустах нашли ее сумку. Все оказалось на месте, кроме тетради. «Наверное, воришка из любопытства взял почитать ее стихи», – пришла к выводу Майя. Другого объяснения для этой нелепой кражи она не нашла. «Хорошо хоть, готический альбом цел», – порадовалась Майя. Она его из дома выносила редко.

За неимением любимой тетради Майя решила ворожить посредством нового, привезенного ей кем-то из Парижа блокнота. А что, пусть ее суженый будет французом, озарила ее идея!

Она достала с полки нарядный блокнот с Эйфелевой башней и витиеватым автографом художника на обложке, удобно устроилась на полу, в окружении подушек, и начала выводить ровные строки на бумаге. Ей представился благородный французский олигарх – высокий, молодой, с офицерской выправкой, с манерами принца Уэльского. Они идут с ним под парусом по Бискайскому заливу. Закатное солнце золотит оранжевыми бликами тихую воду, ветер играет подолом ее платья и треплет мелко завитые кудри. На яхте они с олигархом вдвоем, и вокруг – никого, только гладь залива, солнце и ветер.

В материализации олигарха была одна загвоздка. В глубине души Майя не верила, что ее персона заинтересует столь завидного жениха. И все из-за ее трезвого взгляда на жизнь, будь он неладен! Да, она хороша собой, умна, обладает отменным вкусом, но ей уже тридцать два года. Разве олигарх станет разглядывать ее богатый внутренний мир, когда на нем гроздьями виснут юные девицы с модельной внешностью?