Тетя Клара задумалась и ответила не сразу.

– К третьему, – произнесла она и зафыркала-засмеялась некоторой несуразности ответа, противоречившего ранее сказанному. Мы не удержались и засмеялись тоже.

– Ладно, будет смеяться. Я, пока едем, вам расскажу о нем, а вы попробуйте решить, к какому из двух типов отнести этого человека или придумать особый тип. Мишенька, ты, Ира, с ним близкого знакомства не водила, но должна была видеть, не припоминаешь? Ну нет и нет, тем более что давно это было. Так вот Мишенька – его по сию пору так зовут – слаб, добр, хил, любвеобилен. Не пьет, не курит, не кутит: примерный брат, примерный сын, примерный друг, примерный собеседник! Почти все так полагают, зная в точности, что врет он ежеминутно и по любому поводу. Что врет, всему миру известно, а поди ж ты, слывет добрым и приличным человеком. Ладно бы всегда безобидно врал. Как по реке на лодке путешествовал или еще про что. На крайний случай привирал бы о своих научных достижениях в теургии[40]и в теософии[41], ну и во всем прочем. Тут поди удержись, коли все равно никто ничего в этом не смыслит. Так он еще и по жизни лгун. То жениться пообещает и обманет, то еще что учудит. При этом всей своей лжи верит искренне! И оправдания себе находит легко. Зовет себя бессребреником, но вот немалые деньги брать за свой бестолковый курс не чурается. Ну и как это назвать?

Мы задумались.

– Да уж, третий тип выходит, хоть и составлен из двух первых вперемешку, – пришла к выводу маменька.

Я выглянула за занавесь, привлеченная шумом. Мы проезжали мимо Мертвого переулка, в котором, невзирая на вечернее уже время, кипела жизнь. Каждый второй дом в нем либо ремонтировался, либо перестраивался, либо строился заново. Это купцы облюбовали себе местечко, где и скупали дома у разорившихся дворян и помещиков. Но переулок промелькнул, шум утих, а тут и мы свернули в Обухов переулок, где царила полнейшая тишь.

Двухэтажный белый домик с проходом во дворик в виде дуги, ранее принадлежавший княгине Девлет-Кильдеевой, стоял в ряду таких же домиков, ничем особым не выделяясь. Разве что штукатурка меньше облезла. Но главным отличием было то, что возле него стояло немало разных экипажей, похоже, курс теургии, магии и прочих оккультных наук пользовался спросом.

Нас встретили, провели в гардеробную, проводили во второй этаж, указали на свободные, ситчиком обитые креслица. Мы тихонько присели в ожидании начала представления.

Я осмотрелась и фыркнула себе под нос. Многие дамы скрывали свои лица вуалями, несколько мужчин были и вовсе в масках. Те же, кто не считал нужным прятать лица, смотрели на первых чуть высокомерно, мол, пришли встать на путь восхождения к истинам и посвящения таинствам, а прячутся. Мне же показались очень несерьезными и те, что прячутся и боятся, и те, что полагают себя храбрецами.

– Я, кажется, знаю вон ту маску, – шепнула маменька Кларе Карловне.

– Да тут полно знакомых, – отмахнулась та.

– Так отчего мы по улице ехали, скрываясь? – недоуменно спросила маменька.

– Я скрывалась от приличных людей, – фыркнула тетя Клара. – Ладно, не стану злословить, среди присутствующих тоже есть приличные люди. Но они меня здесь уже видели. О, начинается!

Целый рой слащавых, шуршащих шелками старух, беспрестанно что-то лепетавших, ввели в гостиную «магистра магии, теургии и оккультных наук». Магистр оказался старым очканчиком, был полуплешив, косоглаз, имел жиденькую бородку и подобие огрызков усов под носом. Пуговка на потрепанных штанишках была не застегнута.

Магистра тайных знаний усадили перед аудиторией, он благосклонно ее осмотрел и, не утруждая себя приветствиями, заговорил, жутко картавя.

То и дело мелькали незнакомые слова, но будь они знакомы, смысл я бы все равно не уловила. К тому же слишком часто становилось смешно от произносимых раз за разом фраз вроде: «Мы юди науки», «Не как пыйкий художник, а как чеаэк, тьезво гьяжу я на могодые искания», «я – стъуя теуйгии», «я – тайный учитель», «пожай теуйгии охватит всегенную», «я втигаю в души Индию, как истоик дгевних культуй». Наверное, было еще немало такого же смешного, но все запомнить было не в моих силах. Я и так сидела раскрасневшаяся от сдерживаемого смеха. Зато теософские старицы, что привели сюда тайного учителя, слушали, точно романс, песни о том, как «каталися волны любви до создания мигъа и как в тех катаниях мий созидался». На многих других лицах тоже старательно изображалось понимание, кое-кто пытался записывать, положив себе на колени блокноты.

– Чепчика не хватает, – вдруг шепнула маменька.

– Да для чего? – удивилась тетя Клара.

– Вышла бы замечательная бабушка-волк. То есть волк, переодетый бабушкой. Сидит, Красным Шапочкам сказку рассказывает. Глаза блестят, зубки щелкают, слюнки брызгают.

На нас стали коситься, и мы умолкли.

Дальше я слушать перестала, стало окончательно скучно, и я принялась разглядывать участников курса, лишь иногда слышала знакомые и полузнакомые фамилии: Маркс, Кант, Моммсен[42]. Видимо, «тайный учитель» ссылался на авторитетов. Наконец, тайный учитель и магистр закончил. Глянул вокруг и произнес: «Тэк!» Что это означало, мы не поняли, но остальная публика захлопала.

– Тот еще цирк! – сказала маменька, тоже сдержанно хлопая в ладоши. Я посчитала правильным к ней присоединиться, ведь нам нужно было заслужить благосклонность Мишеньки.

На подавляющее число вопросов магистр отвечал в том духе, что для понимания ответов вопрошающий должен прослушать весь его курс до конца, а покуда нету предмета для разговоров.

Пока публика расходилась, мы успели изрядно заскучать, хотя мне скучно было уже давно. Я бы, пожалуй, ушла, не стала бы задавать заготовленных вопросов, но было неудобно перед Кларой Карловной.

Дождавшись, когда магистра оставят в покое и, опередив стариц, собиравшихся его сопроводить в покои, Клара Карловна подошла к тайному учителю:

– Михаил Александрович, рада видеть вас в здравии.

Сперва Михаил Александрович сделал вид, что не узнает тетю Клару, но тут же передумал и сделал вид, что признал:

– И я вас, Клага Кагловна, хад видеть. Глаза подустали, не пгизнал поначалу.

– А господина Валентина Пискарева припомните? Вы с этим молодым человеком несколько раз весьма оживленно что-то обсуждали.

– Да-да! То есть нет. Не пьипомню. А что с ним?

– Убили!

Магистр поерзал в креслице и сказал невпопад:

– Сожалею, пьиятный был моодой человек.