направлении, где располагался какой-то скульптурный комбинат. Дикость? Но в те времена это было не худшее применение для разрушенных храмов.

Рядом создавался десятиметровый солдат для Новомосковска, если не ошибаюсь. Авторами его были Леонид Васильевич Присяжнюк, который преподавал у нас скульптуру на первом курсе, и опереточный персонаж с громоподобным голосом, знаменитый тем, что помогал Кибале — так все называли советского классика Александра Павловича Кибальникова. Помню, в моем детстве папа, разговаривая с кем-то по телефону, не хотел ехать к какой-то Кибале:

— Да он пристанет со своим уставшим глазом, напьешься с утра, не поеду.

Мне было интересно, и я спросил его:

— Кто это?

Он сказал тогда, что это неважно.

Много позже, когда мы жили на даче в Вельяминово, соседями по улице были Кибальниковы. Появлялся и сам классик. Глаз у него уставал хронически и, чтобы он отдохнул, нужно было бежать в сельпо на станцию, что я и делал регулярно из уважения к нему. Как-то мы послали четырехлетнего Филиппа к Кибальникову, чтобы он пригласил его к себе на детский день рождения. Мальчик быстро вернулся с выпученными глазами:

— Александр Палыч спрашивает, а жидкий хлеб будет?

— Будет, пусть не волнуется, — сказали все хором.

Но вернемся к глиняному солдату. Третьим был безотказный курносый парень, которого шпыняли и в хвост и в гриву. Скульпторы в силу возраста и опыта командовали снизу, а Ваня (так звали курносого) лазил по лесам с ведрами, наполненными глиной, лопатой, веревками, которыми он на каждом ярусе то привязывался, то отвязывался. Он был счастлив. Иногда создавалось впечатление, что роль нижних заключалась в том, чтобы не дать Ивану ни секунды покоя. Ор стоял непрекращающийся. Высокий и низкий голоса как бы соревновались в глупости:

— Освободи глазницы и поэкспрессивней скулы. И виски прямо с волосами, до каски. Да, да, да. Ещё срежь лопатой левую дельту сантиметров на пять. Ещё, ещё, стоп.

— Старииик! Возьми всё цельнее, обстучи всё колотушкой, ещё, ещё. Остааавь, старииик! Глаааз устааал! Слезай, обед. Час волка!

При чем тут волк? При том, что в те времена какой-то из генеральных секретарей, руководивших СССР, издал указ: продавать бухло с одиннадцати утра. А на Кукольном театре Образцова недавно установили нарядные цветные часы, на которых каждый новый час сопровождался выходом какого-нибудь зверя. Волк выходил ровно в одиннадцать. Так и повелось, что полноценная жизнь в СССР начиналась с выхода волка. А у настоящих скульпторов тем паче. Выражение «глаз устал» прозвучало для меня как старая, до слез знакомая мелодия.

Далее работа над статуей солдата проходила обычно так: Ваня шел в магазин за водкой и закуской. Все садились обедать в отдельную каморку. Звали и меня. Я отказывался, вежливо отшучиваясь. Уклонялся. Примерно через час звук голосов оттуда усиливался, слышалась какая-то возня, иногда раздавалось нестройное задушевное пение. Потом мастера выходили и учили меня лепить и жить.

Например, сам маэстро своим густым басом объяснял про форму колодок ботинок, полагая, что они были тогда, как сейчас: правые и левые. Я, помню, здорово обескуражил его, заявив, что в те времена их шили одинаковыми и только потом обладатель разнашивал один на правую, а второй на левую ногу. Он победоносно было хохотнул, взглядом призывая окружающих присоединиться к порицанию меня, но когда Присяжнюк утвердительно кивнул, маэстро хмыкнул и отошел, возмущенно бормоча.

«Микешин» мой катился к концу, как говаривал Михаил Афанасьевич в своем великом произведении о романе Мастера. «Солдат» стоял на месте. Вернее сказать, то, что стояло, только называлось солдатом, оно не было похоже на человека. Разве что количеством рук, ног, глаз…

Однажды, когда я на лесах совершал последние «единицы действия», приехал Кербель. Я слез поздороваться. Лев Ефимович приехал по просьбе Присяжнюка, чтобы помочь принять статую. Ее прокрутил Ваня, после чего Кербель в шутку замахнулся на авторов:

— Поубивал бы, шо за у…ще зробыли?! Ладно, Миша, — он всегда путал нас с Переяславцем, — давай подпишем, что мы принимаем. Ты же член худсовета, который должен это принимать.

— Член, — подтвердил я.

Откуда ни возьмись появилась бумага с хвалебными отзывами, относящимися к «шедевру», и два ФИО: Кербель Л. Е. и Рукавишников А. И. Лев Ефимович лихо подмахнул около своей фамилии и проникновенно посмотрел на меня. Я подписал. Дня через три я с советом приехал на автобусе смотреть «Солдата».

Иван прокрутил скульптуру. Въедливые члены просили крутить помедленнее. Бумага, подписанная нами, оказалась у председателя — тогда Ю. Г. Орехов. Он незамедлительно ознакомил с этой бумагой всех-всех. Все с ужасом посмотрели на меня. Покраснев до слез (я был молод и романтичен), я довольно неожиданно для себя вдруг прокричал:

— А что, у вас у всех любимого учителя что ль не было?!

Говорил мне кто-то, что «Солдата» установили в Новомосковске. Жаль местных жителей, конечно. Хотя жизнь не стоит на месте. Теперь это стало нормой. Такого великолепия полным-полно по всей Российской Федерации, не исключая столицы.

Учитель

Это он стоял у истоков создания Федерации каратэ СССР. Это он открыл первую в стране секцию каратэ, учредил Центральную школу этого вида спорта и организовал первый чемпионат СССР.

Алексей Штурмин — человек-легенда. Основатель нашей школы каратэ.

Когда в компании присутствует он, все остальные попадают в расфокус. Что-то есть в нем особенное, отличающее от других. Нудное и неряшливое слово «харизма» не подходит абсолютно. Наверное, это дух, соединенный с невероятным умом и добротой. Те же чувства возникали в присутствии Высоцкого: если он рядом, ловишь себя на том, что с идиотской улыбкой, приоткрыв рот, смотришь на него и не можешь отвести взгляд. Так герой Сергея Бодрова в фильме «Брат» смотрел на Бутусова. Кстати, Высоцкий и мой сенсей Алексей Штурмин дружили. Он-то и познакомил нас, бойцов своей школы, с Высоцким — за что громадная ему благодарность.

Paзбавленное крымское обильной пены не дало, а в «Мастере» на Патриках абрикосовая дала — вспомнил я начало из только что появившегося в журнале «Москва» романа. Пива мы заказали больше двадцати кружек. поэтому в каждой руке несли по две. Мы — это часть объединения зрелых тинейджеров с шутливым названием «трезвенники-интеллектуалы» и другая, сборная часть, прибившаяся к первой. Достаточно эксцентрично выглядящая по тем временам, объединенная любовью к брит-попу тех времен, «вяло антисоветски настроенная», нищеватая, но с замашками, обожающая загадочно-мистическое, недоступное логичным лохам, довольно жестокая в своем идиотизме группа товарищей. Дина Бродская, наша хиппующая богиня, «срубила» на набережной Судака длинного, напоминающего сенбернара неустойчивостью походки Ваню Лактионова. Где же генетический след в этом Лактионове от великого отца, думал я, сидя на тротуаре и глядя на него. Шумный «врун,