— Доброе утро, Генрих, — приветствовала она мужа, подойдя к нему так близко, что их носы почти соприкоснулись.

Однако Гиршл не был французом, ему не нравился запах духов Мины, и он отвернулся.

— Пойду-ка я переоденусь, прежде чем мы сядем за стол, — продолжила Мина.

Она вышла из сукко, где снова утвердилось благоухание, исходившее от свежесрезанных ветвей и плодов. Фрукты, гирлянды которых украшали сукко, начинали уже подгнивать и темнеть. Ветерок покачивал выдолбленную тыкву со свечой внутри, подвешенную к потолку шалаша на цепочке из грецких орехов. Гиршл не испытывал чувства голода. Родители Мины хорошо его кормили. Если бы можно было сидеть в сукко и только грызть орехи, он бы с радостью провел там целый день.

Мужчины хранили молчание. Гиршл молчал, потому что на душе у него было покойно и не хотелось нарушать это умиротворенное состояние духа словами, а Гедалья считал, что сукко — не место для будничных разговоров. Он сидел перед открытым молитвенником и просил Бога сделать весь мир Своим домом, подобно тому как Его народ сделал своим домом сукко. Листочки веток, из которых была сплетена крыша сукко, шевелил ветерок, и они распространяли приятный аромат.

Вернувшись в нарядном платье, Мина села возле Гиршла, обмакнула в мед кусочек хлеба и произнесла благословение. Служанка внесла блюдо жареной рыбы. Гедалья отложил молитвенник и с удивлением смотрел на блюдо.

— Я заказала рыбу, как обычно, на последний день праздника, но ее привезли сегодня. Я хотела замариновать ее и подать в последний день, потом решила, что рыба под маринадом — слишком кислое блюдо для праздничного стола, и распорядилась приготовить ее сегодня, — объяснила Берта.

— Благодарение Богу за каждый день, — пробормотал Гедалья, подвязал салфетку под подбородок и, обмакивая хлеб в заливное, стал медленно жевать.

Гиршл ел много, благодаря свежему воздуху и кулинарному искусству тещи у него пробудился аппетит. С момента приезда в Маликровик он потерял интерес к вегетарианской пище и простой жизни.

— Твоя мать оценила бы такой соус, — заметила Берта, когда Гиршл накладывал себе вторую порцию рыбы.

Он ел молча, не отводя глаз от сердитого клюва фарфоровой гусыни. В какой-то момент, подняв глаза, он увидел Мину и подумал: «Что она здесь делает?»

Мина, хрупкая и бледная, ела мало, да и то, что она съедала, не прикреплялось к ее костям. Неужели она решила ограничивать себя всю жизнь из страха, что не сможет надевать свои модные платья? Нельзя сказать, что Гиршлу не нравилось, как одевается его жена. И все же он предпочел бы, чтобы она была несколько полнее. Выросший в богатом доме, где еду подавали три раза в день и ему никогда ни в чем не отказывали, Гиршл не был одержим мыслью о хлебе насущном. Но он не мог не видеть, что Мина большую часть еды оставляет на тарелке. В конце концов она была его женой, и ему полагалось заботиться о ее здоровье.

Прислуга убрала грязную посуду и принесла пирог со сливами. А Мина даже не съела хлеба, который обмакнула в мед в начале обеда. Можно ли ожидать, что она съест пирог? Гиршл подозревал, что во всем виноваты духи, это они отбивают ей аппетит.

Вдруг в Минином хлебе с медом увязла муха. Освободившись, она решила отдохнуть на ее сливовом пироге. Заслонив лицо рукой, Мина отодвинула от себя тарелку.

Залаяли собаки. Кто-то, по-видимому, приехал. Берта вышла успокоить собак и вернулась с гостями из Шибуша. Она поставила на стол угощение, предложила им благословить еду и отведать пирог. Очевидно, гости имели представление о том, куда приехали. Они не отказались от того, что принесла хозяйка, хотя уже пообедали, и произнесли благословение сукко.

Правда, по мнению некоторых раввинов, благословение можно произнести, и не отведав еды, главное — это пребывание в сукко, гости же объяснили Гедалье, что лучше перестраховаться. Хозяин Маликровика не раз слышал споры по этому вопросу, однако его уважение к учености было так велико, что он внимал гостям с почтением, как будто не знал ничего.

— Божественной тишине этого места — вот чему я завидую! — признался один из гостей. — Если бы не лай собак, можно было бы подумать, что здесь земной рай.

Для Берты эти слова звучали как музыка, а Гедалья опустил глаза и подавил вздох, молясь, чтобы его дом действительно был достоин рая. Его снова стал одолевать страх, что, коль скоро жизнь так добра к нему, на том свете он может оказаться и в аду. В то же время его радовал приход гостей. Известно, что духам семи цадиков, посещающих сукко каждого еврея в праздник Суккос, ничто так не импонирует, как гостеприимство!

Солнце садилось. Тень, которую сукко отбрасывало в восточную сторону, делалась все длиннее. Гости, помолившись, встали из-за стола и, возведя глаза к небу, воскликнули:

— Какой у вас прекрасный праздник, какая замечательная погода! Смотрите: когда евреи сидят в своих сукко, Бог посылает им солнечные дни!

Гедалья вышел из сукко, посмотрел на небо и с удовлетворением отметил:

— Никаких признаков дождя. Такого Суккоса у нас не было уже много лет. Поистине велика милость Господа к нам, грешным.

После вечерней молитвы семья опять села за стол в сукко. Гедалья открыл молитвенник, шепотом благословил души цадиков, как человек, которому поручено приветствовать почетных гостей и он боится быть слишком фамильярным.

Во время ужина несколько евреев из деревни пришли засвидетельствовать свое почтение молодоженам. Им тоже было предложено угощение. Отведав его, они скоро ушли.

Затем Мина удалилась в свою комнату, а Гиршл пошел прогуляться к сараям. Стах чистил лошадей и разговаривал сам с собой.

— Что я говорю, — продолжал он, увидев Гиршла. — Должно быть, Бог очень любит вас, что дает вам на праздник такую хорошую погоду… Вы, часом, не курите, хозяин?

Гиршл вытащил сигареты, дал одну Стаху, другую взял себе. Стах вернулся к своему занятию, рассуждая:

— Луна, пожалуй, далековато, чтобы нам прикурить от нее!

Он вытащил трут и кремень, высек искру и зажег обе сигареты.

Закончился праздник Суккос, и Гиршл с Миной вернулись домой. Гедалья отправил с ними воз дров, картошки, капусты, снабдил их фасолью, бобами, свежими и сушеными фруктами и копченым мясом в таких количествах, чтобы им хватило на всю зиму. Цирл была права, когда сказала, что Мине нужен собственный дом, хотя бы для того, чтобы складывать подарки отца.

На окнах уютной квартиры висели белые занавески с красной полоской посередине, внизу подхваченные лентой. Таким образом, ее обитателям открывался треугольный мир за окнами. Мину, однако, он не интересовал. Зачем смотреть в окно, когда внутри так уютно? Они с Гиршлом, возможно, были не совсем счастливы, но и несчастными их назвать нельзя было. Жили они с комфортом и ни в чем не нуждались.

Однажды вечером приехал отец Мины. Дочь, сидя за столом, на котором горела лампа, вязала свитер. Гедалья посмотрел на нее и подумал: «Не прошло и трех месяцев, как она получила богатое приданое, и уже что-то вяжет себе». Он виновато спросил ее: