заняться, но и даже помыслить об этом. А потому Трудолюбов, когда глазел с верхотуры последнего ряда на проходивший на сцене некий бизнес-семинар или тренинг, завсегда походил на благородного орла, гордо реющего в небесах над земной суетой. И чужие внизу о жизненной успешности повествования никаких недобрых в Геннадии Ивановиче чувств не вызывали. Высокие принципы помогали Трудолюбову <см. выше, про орла> воспарять ему и над завистью, и над злобой.

Другое дело, помогали принципы высокие, как могли, а потому и не всегда выручали абсолютно. И как раз на сегодняшнем «представлении» в зале духовно возвыситься Геннадию Ивановичу над завистью и недружелюбием, увы, не пришлось. Этому причиной, как ни странно, стал мужской натуры высоконравственной «пункт» самый первый: «Наживой благостен не будешь». А где категоричность, там и места вольностям быть не должно, а потому, именно умиротворение почиталось Геннадием Ивановичем за самую потребную в жизни добродетель.

А потому, желанным покоем начался у Геннадия Ивановича и этот день. Заступив ранним утром на дежурство, все последующие дела свои вершил он привычным размеренным порядком. В свято соблюдаемом охранником распорядке душевного упокоения пункт номер один – это чайник. Пятилитровый чайник вскипал на плите минут за десять, и это было очень удобно. Это было как раз то время, за которое можно аккуратно нарезать и хлеб, и сало, и колбасу, и огурцы с помидорами, и сыр (если таковой у Геннадия Ивановича вдруг имелся); а также разогреть в микроволновой печи пластмассовый контейнер с домашней кашей; а также включить старенький телевизор и настроить, покрутив комнатной антенной, изображение приглянувшегося канала – а главное, выпить собственного рецепта (столовая ложка настойки на полстакана кефира) лекарственное зелье. А заварив кружку крепкого чая, приступить к еде … но не раньше, чем через пять-семь минут, давая время усвоить организму кефирное снадобье. А вот после завтрака минимум телодвижений – вплоть до обеда многочасовая инерция души и косность чувств … и только так, и никак иначе <для состояния подобного в помещении охранника бывшего заводского дворца культуры, а ныне в так называемом доме народного творчества и достаточно мягкий диванчик имелся>.

Но в наше злополучное воскресное утро инерция души Трудолюбова и косность его чувств начисто испарились уже к полудню. Удружило любопытство, будь оно не ладно. А привело оно Геннадия Ивановича в зал, к любимому креслу в последнем ряду. В десять часов привело, буквально за пять минут до того, как зазвучал первый со сцены монолог:

– Вот я, кем я раньше была? – обратилась к залу худощавая блондинка средних лет … (кстати, о публике в зале: во-первых, зал был заполнен на две трети, а в нём, считай, шестьсот посадочных мест; во-вторых, большая часть присутствующих – женщины всё того же среднего возраста, но и мужчины тоже имелись; в-третьих, судя по женским нарядам и мужским костюмам миллионеров (как рублёвых, а, тем паче, долларовых) в партере (да и на сцене) не наблюдалось; в-четвёртых, внимание партера к сцене – и Шекспир позавидует; ну и так далее, вплоть до таких мелких подробностей, как приоткрытые рты, горящие взоры и дружные аплодисменты)… – В сущности, была я многие-многие годы в форменном рабстве. Неблагодарный, что Сизифа, труд учителя и скудный должностной оклад – вот те оковы, которые мною, наконец-то, сброшены …

На слове «рабство» Геннадий Иванович приоткрыл один глаз … честно говоря, как только Трудолюбов присел на своё «законное» в зале место его тут же потянуло ко сну <любопытство – любопытством, но и приятность дрёмы на сытый желудок ещё никто не отменял>.

– … и моя когда-то заблудшая судьба обрела, – выступавшая женщина театрально взметнула руку вверх. – Край обетованный, и я не стесняюсь этих слов!

Геннадий Иванович приоткрыл и глаз второй, и вперился взглядом в «селянку» стороны обетованной: неброский брючный костюм на райский наряд не тянул (ну, никак). Да и вообще: «Замордованная жизнью клушка, которая строит из себя, бог знает, что, – поёрзал в кресле Трудолюбов. – Или мужиком брошенная, или замужем и вовсе никогда не была … ишь, как бабе неймётся – раз не в постели, так хоть в чём-нибудь удовлетворится!»

Впрочем, ёрзанье Геннадия Ивановича в кресле было вызвано не чувством раздражения. После нескольких выпитых кружек чая одна совершенно естественная нужда досаждала мужчину всё больше и больше.

На то, чтобы сходить в туалет, у Трудолюбова ушло минут десять, не больше. Однако кресло его любимое, когда Геннадия Иванович вернулся, оказалось занятым неким лет сорока пяти хмурым, лицом и взглядом, субъектом.

«Мало того, что припёрся с опозданием, – вот теперь-то объяло Трудолюбова действительно раздражение. – Так ещё, морда козлиная, и место чужое занял!»

Однако повода, даже формального, согнать незваного гостя с кресла у охранника не было, а потому пришлось Геннадию Ивановичу приискать другое место уж самому. Тем временем, на сцене уже «зажигала» сетевого бизнеса молодая поросль.

– … схема продаж проста, но, воистину, доходна, – долговязый в очках молодец провёл зелёным фломастером от каких-то на пластиковой доске синих квадратиков стрелки к неким красным треугольникам, а потом прочертил их и дальше, к жёлтым кружкам. – Затрат, как вы видите, чуть, а потому вложения окупаются сторицей.

«Ну-ну, – взволновался Трудолюбов, то, видно, колыхнулись в нём его души возвышенные принципы. – Мы таких в своё дело «вложенцев» чужим добром знаем! Видали, и не раз! Мать родную оберут, и глазом не моргнут!»

Больше всего расстроили Геннадия Ивановича рисованные кружки, уж больно походили они на монеты из глубоко презираемого душой охранника жёлтого металла. «Всё хапают и хапают, и нахапаться никак не могут … эх, Русь-матушка многострадальная, ободрали тебя до липки все, кому ни лень, и, если беспорочная душа, где и найдётся, – приосанившись, Трудолюбов непроизвольно кивнул на сцену. – Так в стороне не вашей, якобы райской, а лишь здесь, от этого пиршества меркантильности в самой дальней сторонке!»

Геннадий Иванович горделиво повертел головой, и насупился – он и забыл, что в «дальней сторонке» пребывал не один. Незваный «напарник» всё ещё продолжал занимать в последнем ряду зала не своё место. Трудолюбов в упор посмотрел на мужчину, и сердце охранника чуть обмякло: «Что, друг, облом, – повеселел Геннадий Иванович, глядя на сумрачное лицо своего соседа. – А ты в бизнесе, как хотел – исключительно райские вершки и корешки собирать? А вот и нет, в жизни оно всё чаще так – не всё коту масленица!»

Трудолюбов сладостно потянулся. И встал с кресла, почесав живот – расправившись с завтраком первым, желудок лёгким урчанием поспешил напомнить и о завтраке втором.

На выходе из зала, охранник послал своему