С этими словами он легонько пощипывает Мали за крошечные титьки, и Мали с нескрываемой гордостью подставляет ему своё богатство.

– Я ещё хожу в школу, – клятвенно заверяет она, ибо после состоявшегося разговора она всё же надеется, что он возьмёт-таки её в оборот. – Я хожу в первую ступень народной школы, мне нет ещё и двенадцати лет.

– На пять годков ты уже слишком стара для меня, – с сожалением роняет Шурль. – Мне бы хотелось продрать когда-нибудь настоящую целочку, например, девочку из первого класса, лет семи или, в крайнем случае, восьми. Вот это было бы нечто!

Размышление распаляет его. И с мыслью о такой ебле он, в качестве её заменителя, поигрывает пиздёнкой стоящей перед ним Мали, которая сразу выпячивает живот ему навстречу и раздвигает ноги, потому что шевелящийся в раковине палец её возбуждает.

– Лет, значит, от семи до восьми, – вслух размышляет Шурль, при этом ещё глубже проникая пальцем в пиздёнку, чем вызывает у Мали короткий резкий вскрик наслаждения. – Да, вот это было бы что-то, но, увы, – вздыхает он с сожалением.

На некоторое время в тесном помещении воцаряется тишина; слышно только дыхание Мали, которое постепенно становится всё учащённее. Пеперль лежит на ворохе накидок и с интересом наблюдает, как обрабатывают пальцем её подружку. Внезапно Шурль, кажется, принимает решение. Он высоко поднимает Мали и ставит её себе на колени.

– Голая пизда, как ни крути, она и есть голая. Я тебя полижу немного.

Он наклоняет голову вперёд, и его широкий, как у собаки, язык, лижет сначала коленки Мали, затем пробирается выше по ляжкам и ныряет в пизду. Мали растопыривает дрожащие ноги, чтобы облегчить ему задачу. Шурль обеими руками сжимает её жопку, а его ладони так широко растягивают её белые ягодицы, что взору предстаёт дырочка, которую французы столь галантно называют feuille de rose.[4]

Пеперль вдруг одолевает соблазнительное желание, она смотрит на эту картину и, словно притянутая магнитом, подходит к Мали и втыкает острый розовый язычок в её сраку.

– Иисус, пресвятая дева, – стонет Мали, сотрясаясь от сладостного ощущения. Она действительно ещё ребёнок. – Мамочка родненькая, хорошо-то как!

Да, она в любых случаях, больно ли ей или ей радостно, всегда зовёт мать, которая, впрочем, едва ли очень обрадовалась бы, увидь она доченьку в подобной ситуации.

Язык чёрнокожего исполина и язык белокожей малышки отдаются делу серьёзно, с большим терпением и наслаждением. Негр лижет так, что с губ его капает натекший в пизду сок, по временам язык Шурля выползает из разгорячённой пиздёнки и широкими, чувственными мазками проходится по животу Мали. Но как только он делает это, рука Мали тут же хватает его кудрявую голову и снова водворяет её на место, к себе в пизду. Язык Пеперль остро втыкается в узкую сраку, затем проникает глубже и по дороге, в конце концов, встречается с языком Шурля. Мали судорожно подаётся то вперёд то назад, она кричит, стонет и всё снова призывает мать в свидетели того, насколько же ей сейчас хорошо. Мягкими шлепками Пеперль поначалу принимается обрабатывать белые полужопия Мали. Но как только она замечает, что от её ладоней остаются следы, удары становятся сильнее, а потом ещё сильнее. При этих сильных ударах, от которых живот Мали всё резче наползает на лицо Шурля, тот снова возбуждается, и его рука на ощупь пробирается между ногами Мали и отыскивает пиздёнку Пеперль. Под воздействием нежных пальцев, которые быстро пробегают по её вечно голодной пизде, Пеперль воркует точно голубка. И в надежде на то, что негр действительно выебет её ещё раз, она извлекает язык из заднего прохода подруги, становится возле Шурля и, нагнувшись, с неторопливым восторгом придвигает рот к его хую. Вот это настоящий хуй!

Она рассматривает мошонку вблизи, затем благоговейно, словно очень вкусную конфету, берёт в рот сиреневую головку и принимается нежно поигрывать кончиком языка. Постанывания Шурля дрожью отдаются в пиздёне Мали, его язык выбивает на её секеле барабанную дробь. Пеперль продолжает лизать, и вскоре ствол приобретает такой объём, что уже не помещается у неё во рту, грозя разорвать обнимающие его губы. Пеперль сжимает поршень обеими руками и, крепко удерживая, нежно его поглаживает, а её ласковый язычок описывает круги, ублажая головку.

– Мамочка, – кричит Мали, – мамочка… я больше не могу… а-а-а… вот, сейчас!

Тогда Шурль в самозабвенном экстазе отметает Пеперль в сторону, хватает стоящую на коленях девочку и, бросив навзничь, одним махом насаживает Мали на восставший кол. Огромными ручищами подхватывая ребёнка под плечики, он высоко его приподнимает, а потом снова ввинчивается твёрдым хуем в безволосую пиздёнку. Мали безвольно запрокидывает голову, на неё беспрерывно накатывает. Гигантский молот причиняет ей боль. Но что значит вся эта боль в сравнении с тем неслыханным упоением, от которого сотрясается её детское тельце. И хотя ствол Шурля и без того всей своей тяжестью молотит её пиздёнку, она, тем не менее, и сама ещё пытается отвечать на эти неистовые удары. Белыми пятнами на тёмном лице вращаются глазные яблоки Шурля.

Пеперль безумно возбудилась. Она старается завладеть толстым веретеном всякий раз, как только оно выскальзывает из Мали, однако всё время опаздывает. Но она хочет иметь, по крайней мере, хоть что-то. Она опускается на колени между ног Шурля со стороны спины и начинает сосать и лизать его мошонку, и Шурль резко отставляет зад, чтобы дать Пеперль возможность заняться его сракой. Заботливо и со вкусом Пеперль вставляет ему в заднюю дыру сразу два пальца и удивляется, насколько легко те входят. Она собирается было высказаться по этому поводу, когда Шурль вдруг начинает выть и ругаться:

– Проклятые пизды, все до одной, видеть их не могу больше. Бздёж дристяный! Эта ебля меня в могилу сведёт. С корнем нужно вырвать все эти пизды, вырвать с корнем, и всё! – И с этими словами он в очередной раз раздирает пиздёнку Мали. Детское тельце стремительно скользит взад-вперёд по любовной стреле Шурля, а тот продолжает кричать во весь голос: – Я вам покажу, проклятые бляди, пизду наизнанку выверну, как только в неё целую бочку налью.

Пеперль с опаской поглядывает на дверь, не услышал бы кто-нибудь эти крики. Хорошенькое дело будет, если их здесь застукают. Две голые школьницы, в пизде одной из которых бесчинствует исполинский молот негра и чихвостит её в пух и прах точно манду старой бляди из парка Пратер. Ведь никто не знает, что обе явились сюда совершенно добровольно и что они даже в столь юном возрасте испытывают радость от ебли. Пеперль боится, как бы чего не случилось, потому что эти крики Шурля наверняка привлекут внимание находящихся поблизости людей, и тогда всё пропало. Она не может допустить этого и к тому же думает о том, что если Мали с Шурлем наебутся вдоволь и оба будут окончательно выпотрошены, то у негра едва ли найдутся силы пройтись ещё разок и по её дырочке. А ей непременно хочется ещё раз кончить. Она произносит это про себя и затем решает принять меры, чтобы не оказаться в подобном положении. Коль скоро это случилось только один раз, следующего она добьется самостоятельно. Быстро сориентировавшись, она одним махом вскакивает на ляжки Шурля, вклинивается между Мали и бешено ебущимся негром, прижимается пиздой к его рту, так что пухлые губы Шурля оказываются прямо напротив её срамных губ, и таким способом заглушает его крики. Его бурное дыхание упоительно щекочет её возбуждённую дырочку, его скользящий туда-сюда язык широкими штрихами проходится по секелю и глубоко погружается в пизду. Да, такой горячий и похотливый язык, что ни говори, лучшая помада для губ. То есть, правильнее сказать, помада для срамных губ. Пеперль запускает пальцы обеих рук в его чёрные вихрастые кудри, крепко прижимает его голову к пизде и ощущает, как у неё внутри всё снова начинает медленно закипать и бродить.