Тем летом я как-то особенно был увлечён насекомыми и другими живыми существами. Креветками, морскими блохами, медузами и крабами на море, птицами, лягушками на суше… Один раз в огород заполз небольшой шустрый уж – это был почти праздник. Кроме уховёрток и медведок, я никого не боялся, готов был всех брать в руки, всем сделать домик и кормить. Или, на худой конец, скормить друг другу. Мне нравилось ловить мух, привязывать к тонкой ниточке, это была ювелирная работа, и скармливать их богомолам. Три крупных богомола жили на цветах, я знал, где они прячутся в ожидании добычи. То-то, думал я, они удивляются тому, что каждый день мухи сами летят к ним в лапы.

Там, в южном городе, во дворике бабушкиного дома было столько жизни по сравнению с двором пятиэтажки в сибирском родном краю. За каждую убитую медведку, которых мои сибирские друзья и не видывали, бабушка награждала меня мороженым или вафельной конфетой. А медведки были трудной добычей и страшной. Уж очень они были большие и отвратительные.

Мне нравились жуки-короеды, так их называли местные. Они обитали на деревьях, и поймать их было непросто. Жуки те вели себя осторожно и осмотрительно, чуть что – быстро улетали и прятались в верхних ветвях. Встречались коричневые, бордовые, зелёные и даже синие. Вытянутые, длиной сантиметра три, с роскошными изогнутыми усами. Если удавалось такого поймать, он издавал треск и пачкал пальцы едко пахнущей жидкостью. А ещё он мог здорово чувствительно укусить. Поэтому в зажатой ладони носить его было чревато. Следовало держать его двумя пальцами за бока.

В сумерках всё во дворе стрекотало, шуршало, из щелей доносились звуки сверчков, из цветов и с огорода неведомо чьи звуки. Возле лампы над дверью в дом кружили ночные летучие существа, их ловила ящерица, которая приползала к лампе с наступлением темноты. А какие иногда прилетали мохнатые ночные бабочки! Шикарные! С чёрными узорами на толстых коричневых крыльях. Усы у них были роскошные, как у генералов с иллюстраций к сказкам Салтыкова-Щедрина. Бабушка почему-то боялась именно их сильнее всего. Зато летучие мыши совсем не боялись и фантастически быстро хватали бабочек, беззвучно вылетая из тьмы в круг света.

Про разнообразных пауков, стрекоз, кузнечиков, мелких и крупных многоножек даже не буду говорить. Колорадские жуки были очень красивые, но они требовали ежедневных обходов огорода и сбора этих элегантных полосатых насекомых. Бабушка их сжигала в специальном ведре, окропив керосином. Почему-то она была уверена, что их надо обязательно сжечь, иначе этот самый эффективный вредитель мог как-то возродиться и снова навредить. То есть летняя моя жизнь у бабушки была самая что ни на есть чудесная.

Тем самым летом случился в один из дней мощнейший дождь. Ливень. Столь сильных дождей я в своей жизни до того дня не видел. Это был даже не дождь. Дождь и ливень всё же состоят из капель, струй… А тут вода падала с неба сплошной массой. Казалось, что в ней можно было утонуть. Захлебнуться.

Когда утром того дня я проснулся, бабушки дома не было, она уже ушла на работу. Я встал, что-то съел, вышел из дома во дворик, размышляя о том, чем бы заняться. Вариантов было немного: либо пойти поискать мальчишек, либо побродить по Гавани одному, ну или остаться дома.

Выйдя во двор, я ощутил необычную духоту и тишину. Деревья не качались и не шелестели, кузнечики не звенели, птицы не свистели и не летали. Зной, духота, неподвижность и тишина. Помню, что мне стало не по себе.

И вдруг налетел сильнейший порыв ветра. Приоткрытая дверь распахнулась, едва не сбив меня, и затрещала. Ветер и меня столкнул с места. Полетели на землю вёдра, кастрюли, стоявшие на садовом столике, упал и разбился глиняный горшок, крышка от ведра быстро-быстро покатилась в огород… Порыв на несколько мгновений стих, но за ним налетел новый и уже не стихал. С улицы принесло пыль и мусор, надо мной пролетела газета, за ней какие-то бумажки. Я секунду думал, не побежать ли мне спасать утварь, но испугался, схватился за дверь и, собрав все свои силы, закрыл её, оказавшись дома. Я спрятался. Слышно было, как звенят стёкла в оконных рамах. Замок я повернул дважды. Дверь дрожала. А потом в доме резко стало темно, и на крышу громко свалился невиданной силы дождь.

Помню, я пробежал по дому и закрыл все форточки, а потом притащил стул к одному из окон, встал на него коленями, упершись локтями в подоконник, и стал смотреть на стихию, от которой был отделён стеклом.

Я видел, как упали прибитые водой все растения в огороде, как канавки между грядок очень быстро наполнились водой, а потом и грядки ушли под воду. Канава за калиткой и забором сначала забурлила, а потом вышла из берегов. Улица превратилась в реку. К тому же стало темно как вечером.

Моё воображение мгновенно нарисовало картины потопа, я представил себя плавающим на столе. Было понятно, что бабушка никак не может вернуться и никто не сможет прийти на помощь, зови не зови. Мне стало до холода в пальцах и животе страшно, но завораживающе интересно одновременно.

Ливень, не сбавляя мощи, продолжался не очень, но достаточно долго, чтобы везде, куда я мог дотянуться взглядом, оказалась вода и чтобы я успел заскучать и перестать уж очень сильно бояться. Закончился он, как говорится в таких случаях, так же, как начался. Внезапно. Раз – и всё. И стало тихо. Мне сразу же захотелось скорее из дома, чтобы всё увидеть.

Я отыскал бабушкины резиновые сапоги, в которых она иногда работала в огороде, сунул в них ноги и, растопыривая пальцы на ногах, чтобы сапоги не свалились, пошёл к двери.

Вода стояла выше крыльца. Ещё немного – и она пошла бы под дверь в дом. Двор, огород, клумбы – всё было затоплено. Сарайчик, который стоял на земле без фундамента, казался корабликом, низко осевшим в воду. С деревьев громко капала вода. Из соседских дворов доносились голоса и ругань. Сапоги были очевидно бесполезны.

Бабушка в мокром выше колен платье, запыхавшаяся, прибежала вскоре. Она добиралась босиком, забыв об опасности поранить ноги. Я стоял на крыльце в её сапогах, когда она, страшно взволнованная, открывала калитку. Бабушка долго обнимала, ощупывала, хвалила меня и плакала. После этого она стала хвататься за всё подряд – то за вёдра, то за кастрюли, потом охала, глядя то на огород, то на сарай, потом снова стала меня обнимать и снова плакать.

– Ладно… – сказала она, отдышавшись и успокоившись, – пусть всё пока побудет как есть… А мне надо вернуться на работу, там бедствие… Ты сильно испугался?

– Нет, – соврал я. – Я все форточки закрыл… И дверь.

– Герой! – сказала бабушка и расцеловала, намочив мне лицо не высохшими слезами и губами, я сразу стал утираться ладошками. – Ты моя гордость!.. Посиди дома. Никуда не ходи. Некуда сейчас пойти… Вон чего сотворилось. Ох и работы будет невпроворот… Ну, я побежала… Посиди дома… Ничего не включай… Провода все в воде… Энергию сейчас включать нельзя…

Она ушла, как и пришла, босиком. Я остался один. Делать было нечего, и я попросту уснул. Натерпелся.

Спал не знаю сколько. Когда проснулся, за окном было всё то же, что и когда засыпал. Который был час, не знаю. Тогда смотреть на часы, интересоваться и думать о времени ещё не вошло у меня в привычку и жизненное правило.