Мне пришлось повидать такого, что нет слов это передать. Покинув город, я переходила с места на место с солдатами, циркачами, цыганами. Потом меня нашел человек, которого все звали Шакалья Голова, и привез в дом терпимости в Конье. Хозяйке было плевать, кто я и откуда, пока я была в хорошей форме. Ей понравилось, что у меня не может быть детей, поскольку в этом смысле никаких проблем со мной не было. Из-за моего бесплодия она назвала меня Пустыней, а чтобы как-то приукрасить «пустыню», прибавила к ней имя Роза. И мне это пришлось по вкусу, потому что я обожаю розы.

О вере я думаю так: она подобна розовому саду, в котором я когда-то гуляла и дышала ароматами, но в который мне давно закрыт доступ. Однако я хочу, чтобы Бог опять стал моим другом. И я блуждаю вокруг сада в поисках входа, в поисках той калитки, которая впустила бы меня внутрь.

Когда мы с Сезамом приблизились к мечети, я не могла поверить своим глазам. Мужчины всех возрастов и званий не оставили ни одного свободного уголка, даже все места сзади были заняты, хотя традиционно они принадлежали женщинам. Я уже собралась уйти, но тут заметила попрошайку, поднявшегося со своего места и направившегося к выходу.

Вот так я оказалась в мечети, где было полно мужчин и где я слушала проповедь великого Руми. У меня даже не мелькнуло мысли о том, что может случиться, если присутствующие мусульмане обнаружат между собой женщину, а тем более шлюху. Я самозабвенно внимала Руми.

— Бог сотворил страдание, чтобы яснее была радость, — говорил Руми. — Любая вещь проявляет себя ярче через свою противоположность. Поскольку у Бога нет противоположности, Он скрыт от нас.

По мере того как Руми произносил проповедь, его голос креп и усиливался, словно горный поток, который наполняется тающим снегом.

— Посмотрите на землю внизу и на небеса вверху. Знайте, что все состояния земли похожи на воду и засуху, на мир и войну. Что бы ни происходило, не забывайте, Бог ничего не создает понапрасну, будь то ярость или смирение, ложь или обман.

Слушая проповедь, я теперь понимала, что все служит одной цели. Роковая беременность моей матери, одиночество брата, даже убийство отца и мачехи, ужасное время в лесу, все жестокости, которые я видела на улицах Константинополя, — все это составляло мою жизнь. За всеми этими тяготами стояло что-то более важное. Пока еще я не понимала, что именно, но чувствовала это всем сердцем. В тот день, внимая Руми в переполненной мечети, я ощущала, что облако покоя как бы опускается на меня, и мне стало хорошо и спокойно, как будто я увидела мать, пекущую хлеб.

17 октября 1244 года, Конья

Борясь с раздражением, я сидел под кленом. Мне было трудно не злиться на Руми из-за его цветистых речей о страдании, о котором сам он явно не имел никакого понятия. Тень минарета накрыла улицу. То подремывая, то наблюдая за прохожими, я вдруг обратил внимание на дервиша, которого никогда прежде не видел. Одетый в черное рубище, державший в руках увесистую палку, безбородый, с тонкой серебряной серьгой в ухе, он выглядел до того непохожим на всех остальных горожан, что не мог не привлечь моего внимания.

Он огляделся и почти сразу заметил меня. Однако не отвернулся, как обычно делают люди, увидев в первый раз прокаженного, а приложил руку к сердцу и поприветствовал меня так, словно мы были старыми друзьями. Меня это настолько поразило, что я оглянулся, не относится ли его жест к кому-нибудь другому. Но никого сзади не было. Смущенный, сбитый с толку, я приложил руку к груди и тоже поприветствовал дервиша.

Не торопясь он направился ко мне. Я опустил глаза, рассчитывая, что дервиш положит несколько монет в миску или даст мне хлеба. А он вместо этого встал на колени.

— Салям алейкум, — сказал он.

— Алейкум салям, дервиш, — ответил я и не узнал своего голоса, который вдруг сделался хриплым. Довольно давно у меня не было возможности с кем-нибудь поговорить, и я почти забыл, как звучит мой собственный голос.

Дервиш назвался Шамсом Тебризи и спросил, как зовут меня.

Я рассмеялся:

— Зачем имя такому человеку, как я?

— У каждого человека есть имя, — возразил дервиш. — У Бога нескончаемый запас имен. Из них нам известны всего девяносто девять. Если у Бога такой запас имен, то как может человек — подобие Бога — обходиться без имени?

— Когда-то у меня были мать и жена, и они звали меня Хасан.

— Значит, Хасан, — кивнул дервиш. Потом, удивив меня, он подал мне серебряное зеркальце. — Возьми. Один хороший человек в Багдаде дал мне его, но тебе оно нужнее, чем мне. Оно будет напоминать тебе о том, что ты носишь Бога внутри себя.

Прежде чем я успел что-то ответить, послышался необычный шум. Сначала я решил, что в мечети поймали воришку. Однако крики становились все громче и громче. Случилось нечто куда более ужасное. Никакой воришка не заслуживал такого возмущения.

Вскоре все стало ясно. Оказалось, в мечеть зашла женщина, да еще всем известная шлюха, которая переоделась в мужскую одежду. Мужчины выволокли ее наружу, крича:

— Бичевать обманщицу! Бичевать шлюху! Разъяренная толпа оказалась на улице. Я увидел молодую женщину в мужской одежде. У нее было смертельно бледное лицо, в миндалевидных глазах застыл ужас. Мне уже приходилось видеть подобные суды. И я всегда поражался тому, как разительно меняется человек, становясь частью толпы. Обыкновенные мужчины, никогда прежде не замеченные в насилии, — ремесленники, торговцы, разносчики — превращались едва ли не в зверей, стоило им сойтись в толпу. Суд толпы был делом привычным и заканчивался выставлением трупа на всеобщее обозрение.

— Бедняжка, — прошептал я, обернувшись к Шамсу Тебризи, но его уже не было рядом.

Я заметил, как дервиш метнулся к толпе, словно огненная стрела, пущенная в небо. Тогда я тоже вскочил и бросился за ним.

Поравнявшись с толпой, Шамс поднял палку, как если бы это был флаг, и крикнул что было мочи:

— Люди, остановитесь! Стойте!

Озадаченные люди вдруг затихли и с удивлением уставились на дервиша.

— Вам должно быть стыдно! — ударяя палкой о землю, вновь крикнул он. — Тридцать мужчин против одной женщины! Разве это справедливо?

— Она не заслуживает справедливости, — заявил дюжий мужчина с квадратным лицом и затуманенным яростью взглядом.

Этот человек как будто сам назначил себя предводителем. Я сразу его узнал. Это был стражник по имени Бейбарс, которого отлично знали все городские попрошайки и которого все боялись из-за его жестокости и жадности.

— Эта женщина переоделась в мужчину и проникла в мечеть, введя в заблуждение благочестивых мусульман.

— Ты хочешь сказать, что собираешься наказать ее за то, что она пришла в мечеть? Но разве это преступление? — издевательски переспросил Шамс Тебризи.

Все затихли, услышав вопрос. Очевидно, такое никому не приходило в голову.