На портрете у Мастера карлик смеётся. Но и в этом беспечном смехе дону Диего удалось передать всю трагедию его несчастной жизни.

При дворе были и иные причудливые создания: бородатый лилипут — ростом по пояс взрослому человеку, с грубым жестоким лицом солдата, и ещё один, бледный и очень добрый, который служил писцом в королевской канцелярии. Этому человечку я сочувствовал больше всех, видя его мудрый высокий лоб, одухотворённый взгляд и глубоко посаженные, печальные глаза, сиявшие удивительным светом. Всё это так не вязалось с его маленьким скукоженным телом! Да и ручки, листавшие страницы огромных фолиантов, были не больше руки наследного принца. Звали писца Диего де Аседо, но король иногда шутливо называл его кузеном. Меня всегда интересовало почему. Только ли потому, что оба бледны и печальны? Или потому, что оба любят книги и цифры? А может, бедный Диего и в самом деле дальний родственник короля? Знатные семьи обычно стыдились ребёнка-урода и стремились сбыть его с рук: спрятать куда подальше или отдать на воспитание беднякам, — а те и рады, поскольку получали деньги за ненужных богачам детей. Что ж, правды про карлика Диего я всё равно не узнаю. Да и многие другие вопросы, снедавшие меня всю жизнь, так и уйдут со мной в могилу.

Долгое время я не мог примириться с тем, как тщательно изображал Мастер уродства этих людей. Но он оставался верен себе: писал то, что видел, так, как видел, и неустанно твердил, что правда — и есть главный закон искусства. Я же внутренне сопротивлялся его хладнокровию и даже некоторой, как мне казалось, жестокости. Но взглянув на эти портреты спустя годы, я понял, что ему удалось сделать для этих несчастных то, чего не достигнешь никаким украшательством. Он написал их души.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой я раскрываю свою тайну

Ученики у Мастера не переводились. Сам он не стремился окружать себя подмастерьями, но часто вынужденно брал того или иного юношу, поскольку за него просил кто-то из родни начинающего художника — высокопоставленный вельможа или просто друг дона Диего.

Однако после замужества Пахиты наступило затишье. В мастерской стало даже мрачновато: два или три года прошли вовсе без учеников. Тех, кого по тем или иным причинам Мастер считал своим долгом пристроить, он отправлял к Хуану Батисте, мужу Пакиты, справедливо полагая, что молодой паре будут нелишними те скромные деньги, которые подмастерья платят за учёбу, да и копии картин, которые они делают, обучаясь у своего наставника, всегда можно продать. Кроме того, дон Диего считал, что, если в доме дель Масо будет побольше молодёжи, жизнь Пакиты пойдёт легче и веселее. Первые роды оказались для неё очень тяжёлыми, она никак не могла оправиться, пребывала в угнетённом состоянии духа и часто плакала.

Однажды к нам во двор въехал человек верхом на муле. Одет он был просто: в белую рубаху, шерстяные, под колено, штаны и дешёвые тряпичные сандалии. На спине у мула крепился мешок с пожитками, коврик, гитара и принадлежности для живописи.

— Приветствую! — крикнул он, завидев моё лицо в окне на втором этаже. — Я хочу засвидетельствовать моё почтение маэстро Веласкесу.

Я поспешил вниз — выяснить, какое именно дело привело его к Мастеру. Когда я выбежал во внутренний двор, незнакомец уже разгружал своего мула и напевал! Я даже оторопел. Только сейчас, услышав его весёлую незатейливую песенку, я понял, как же грустно было в нашем доме в последнее время — без учеников, а главное, без Пакиты. Да и хозяйка по большей части отсутствовала: она проводила у дочери целые дни, пыталась её как-то приободрить, ухаживала за ней и за внучкой.

— Меня зовут Хуан де Пареха, я — слуга Мастера Веласкеса, — сказал я гостю. — Пожалуйста, подождите. Я сначала выясню у хозяев, позволят ли вам здесь остановиться.

— Конечно позволят! — уверенно воскликнул молодой человек. — У меня есть рекомендательные письма из Севильи, от его старых друзей. Кроме того, даже если меня погонят взашей, вам придётся принять моего мула. Бедняга Рата совсем уморился, надо дать ему отдых. — Он потрепал унылое животное по холке{38}.

Его отношение к мулу меня подкупило — гость нашёл кратчайший путь к моему сердцу.

— Я доложу о вас Мастеру прямо сейчас. Как вас представить?

— Бартоломе Эстебан Мурильо. Из Севильи. Я хочу в подмастерья к маэстро Веласкесу. Хочу научиться у него всему-всему, потому что он самый великий художник в мире.

Коренастый, широкий в плечах, с круглым смуглым лицом, наш гость не имел в своих чертах ничего выдающегося, но красивые карие глаза, живые и чуть лукавые, излучали доброту. Кудрявые тёмно-каштановые волосы развевались на осеннем ветру, и длина их говорила не о желании хозяина как-то выделиться, а скорее о том, что услуги цирюльника ему не по карману. Под запылённой рубахой, на загорелой груди, виднелось распятие на чёрном кожаном шнурке.

— Ведите же меня, сеньор Пареха, — воскликнул он. — Мои глаза жаждут увидеть величайшего художника всех времён и народов.

Ещё никто в жизни не называл меня «сеньором». К рабам так обращаться не принято. Молодой человек либо не сообразил, с кем имеет дело, либо не разбирался в сословных различиях. Я промолчал. Ничего, скоро он поймёт, что к чему. Ведь все вокруг зовут меня Хуанико.

— Раз у вас с собой письма, Мастер вас примет сразу, — ободрил я гостя. — Следуйте за мной.

Молодой человек похлопал по своей суме, чтобы убедиться, что письма при нём, в целости и сохранности, и устремился за мной. Но тут же спохватился:

— А можно мы сперва напоим мула? Бедняга очень хочет пить.

Я сам отправился к колодцу и, пока доставал воду, размышлял о сеньоре Мурильо из города Севилья. Очень он мне понравился. Хорошо бы Мастер его принял.

После того как мул, старина Рата, сунул нос в ведро с водой, я раздобыл для него корм, а Бартоломе стреножил{39} мула в тенёчке под деревом и накинул на него лёгкое одеяло. Позаботившись о муле, гость выразил полную готовность следовать за мной в мастерскую.

В те дни Мастер приступил к своему давнему замыслу: он хотел написать несколько людей в одном помещении так, чтобы часть из них отображалась только в зеркалах. На этом, ещё самом начальном, этапе работы Мастер как раз