Обведя взглядом застывшие от неожиданного нападения лица, я с притворным ужасом осведомился:

— Никак языки проглотили? Да для вас оно и лучше, а то язык говорит, а голова не ведает.

Краем глаза я заметил облегчение и одобрение на лицах Гриурга и Прокопа — своими оскорбительными речами я переводил конфликт в плоскость спора между людьми, предотвращая противостояние двух степных племен.

Наконец молодой дурень опомнился и завизжал, поддерживаемый воплями снаружи:

— А ты хуже любой твари, ты людей предаешь, против нас идешь вместе со своей девкой ведуньей!

Ни меня, ни Снежану слова такого глупца не могли оскорбить, однако именно ими я воспользовался, чтобы закрепить успех и отвлечь внимание от орка.

Следуя примеру Гриурга, я отшвырнул ногой лавку, забыв, однако, что рядом со мной сидит Снежана, которая в результате моего героического маневра едва не свалилась на пол, одарив меня гневным взглядом.

Но извиняться было некогда, я размахивал руками, разъяренно выкрикивая:

— Ты лучше свою сестрицу заставь от лица отскрести рыбьи пузыри да хвосты, небось, лет за десять поналипли!

При этом понадеялся, что у парня нет сестры, которую оскорблял совершенно безвинно. Я продолжал бушевать:

— Ты храбрый в стае, как шакал, что один никогда не нападет, но стоит только палкой взмахнуть, как ты под столом очутишься, а ну выходи во двор, я тебе лицо подправлю, может, на человека станешь походить, а не на лягушачьего головастика!

Я видел, что довел парня до умоисступления, но мной овладело какое-то странное веселье, и мелькнувший удивленный взгляд Снежаны уже не мог меня остановить.

Побелевший парень, хрипя, как рвущаяся с цепи разъяренная собака, двинулся за порог, за ним следовали другие бродники, едва ли менее возбужденные. Шествие замыкал я, вдруг опомнившись, недоумевая, что могло вызвать у всех такой взрыв ненависти по пустяковому поводу.

На утоптанной земле двора образовался круг, и парень немедленно бросился на меня, размахивая пудовыми кулаками. Я не мог унизить его до такой степени, чтобы уложить первым же ударом, поэтому скользнул в сторону, слегка ударив летящего мимо в плечо.

Врезавшись в толпу, где и остановился, он развернулся, снова кинувшись ко мне, я встретил его ударами по торсу, но намеренно приоткрылся, дав ему возможность ударить в лицо, отчего из рассеченной губы заструилась кровь, приведя в восторг сторонников скандалиста.

Он набросился на меня с новым пылом, но был остановлен несколькими несильными, но достаточно эффектными ударами. Я позволил ему еще раз ударить меня в грудь, после чего решил, что ни он, ни его сторонники не смогут считать себя униженными, и после нескольких отступлений, ложных выпадов и покачиваний с ноги на ногу отвесил наконец удар, повергший противника наземь.

Бой был честным, в любой драке всегда есть побежденный, так что обижаться бродникам было не на что. Да они и не обиделись, обсуждая поединок, комментируя наше умение и ловкость, так что дело шло к восстановлению мира.

Обрадованный старик, подходя то к одному, то к другому, уговаривал расходиться по домам.

13

Бродник стал подниматься, — гораздо быстрее, чем я рассчитывал. Мне пришло в голову, что я зря беспокоился о том, как бы не покалечить парня — рыбак оказался крепким, и пришел в себя почти мгновенно. Я уже жалел, что не вложил в свой удар побольше силы.

Всем было на руку, чтобы бузотер какое-то время отлежался. Страсти успокоятся, горячие головы остынут, и конфликт, который чуть не привел к бойне, съежится до размеров невинной житейской ссоры.

Но если бродник снова поднимет шум, — остановить его будет не так уж просто. Я замер в настороженном ожидании. Следовало сбить его с ног сразу же, как поднимется, не дав и шанса подбросить новое оскорбление в затухающий костер вражды.

В то же время, нельзя нападать на лежачего — правило, которое никогда не соблюдают в настоящем бою, но здесь отступать от него не стоило.

По мере того, как бродник вставал, подбородок его тянулся к земле, а рот открывался шире. Губы растягивались, словно дыра в вязком тесте.

Водянистые глаза вздрогнули, скатываясь по лицу вниз, и за ними на обветренной коже рыбака тянулся след из крохотных бесцветных капель. В центре каждой темнел зрачок, с бесконечной злобой уставленный на меня.

Тело бродника начало терять форму, руки втягивались в него, а вместо них по бокам появился десяток коротких лапок. Его ноги исчезли, растворившись в паху, и теперь он покачивался на месте, словно гриб.

Отверстие в его туловище, когда-то бывшее ртом, разрослось и пробуравило человека насквозь. Сквозь него, я увидел потрясенное лицо Прокопа, который мелко крестился, на манер христиан, однако твердил языческий заговор:

— Спаси меня, Тригла, спаси Перун, спаси Мокошь…

Гриург развернул плечи, и только теперь я осознал, что все это время, после того, как вышли из избы старика, комендант форта сутулился и стремился выглядеть как можно меньше, — полагая, что тем самым разрядит обстановку.

Подобная задача оказалась непростой для великана, но лишь сейчас, когда он распрямился, я понял, как хорошо она ему удавалась.

Орки славятся своим умением навести ужас на врага. Мне доводилось читать записки одного гнома, который пережил битву на Западном перевале. Автор писал, что наступающие орки внезапно стали в три раза больше, — и почти половина его армии от ужаса обратилась в бегство.

Конечно, мемуарист во многом преувеличил, — а, вернее, это за него сделал страх. Однако теперь я сам видел, как удивительно способны орки съеживаться и увеличиваться в размерах, — и дал себе слово никогда не отмахиваться от невероятных историй, какими бы нелепыми они ни казались.

Внутренние края дырки, что насквозь прошла через тело бродника, были покрыты гладкой ярко-алой плотью, словно человеческий рот. Из нее стремительно начало расти то, что я вначале принял за щупальца. Потом я увидел, что это ветви позвоночника, которые становились все длиннее и толще.

Одно из них обвилось вокруг моих ног, дернуло, сбивая наземь и волоча по пыльной улице. Второе сжало горло, надавив так сильно, что если бы оба отростка действовали слаженно, наверняка сломали бы мне шею.

Снежана прыгнула вперед, ее багряный меч пронзил извивающиеся хребты и глубоко вошел в землю. С каким-то отстраненным интересом, словно речь шла не о моей жизни, а о любопытном алхимическом эксперименте, — я ждал, что раздастся хруст перерубленных костей.

Вместо этого моих ушей коснулся вязкий, чавкающий звук, и тугая струя крови хлынула из рассеченного позвоночника, словно то была гигантская артерия, ведущая прямо от сердца.

Жгучая, резко пахнущая железом жидкость ударила мне в лицо, растеклась по груди, насквозь пропитала мантию.

Я видел, как молниеносно твердели змеящиеся отростки. Их покрывал плотный панцирь, чем-то напоминающий чешую двухголового карпа. Стало ясно, что когда окончится превращение, существо станет неуязвимым.