Мы не можем с этим смириться. Мы посвящаем наши жизни борьбе за достойную жизнь народа, — говорил Дамиан Эспада, не глядя на своих гостей. — Как можно этого достичь, если существуют те, кто позволяет себе вмешиваться в наши решения относительно того, как использовать наши природные ресурсы, и плюс к этому рассматривают нас в качестве свалки и не признают наше право на существование?

— Но вы же ухитряетесь не просто существовать, но еще и преуспевать в своих начинаниях, — заметил Рафаэль.

— Наши начинания ничтожно малы, — улыбнулся Эспада, — голь на выдумки хитра.

— Плюс отсутствие чувства брезгливости. Я не о вас говорю, — вежливо улыбнулся Рафаэль. — Речь о том, что страны, вроде Фагуаса, занимаются запрещенной торговлей… человеческие органы, наркотики-гибриды.

— Все это бред собачий, пропаганда, оправдания, чтобы продолжать вмешиваться в наши дела…

Дамиан Эспада зажег сигарету и положил ноги на стол — затейливую конструкцию из крыла самолета, воздвигнутого на грубые ножки из никелированных труб. На сверкающей поверхности стола отражалось его угловатое лицо. Его неподвижные, изучающие глаза излучали усталость. Постоянно нахмуренные брови придавали лицу выражение хронического беспокойства, без тени юмора. Он провел рукой по кудрявым волосам, уже довольно редким, и поправил безупречный мундир цвета зеленой оливы.

Этот выскочка представляет себя горячим и идеальным революционером, подумал Рафаэль, но его образ, устаревший и ностальгический, был на самом деле смешон и вызывал сострадание и уныние. Бесполезно, наверное, продолжать разговор о наркотиках, посчитал он, по крайней мере в первую встречу.

Мелисандра решила вообще молчать с того самого момента, когда, увидев взгляд Дамиана Эспады, убедилась, что этот человек не может слушать ничего, кроме звука собственного голоса. Но, естественно, она не смогла сдержаться.

— Никто и не вспоминает о нас, а вы продолжаете настаивать на том, что другие виноваты в наших несчастьях. Ни один иностранец не принимает участия в наших войнах, — сказала Мелисандра, пристально глядя на него. — Эти времена давно уже стали историей.

— По крайней мере, мы могли бы сотрудничать друг с другом, делиться, не играть по правилам иностранцев, не защищать их интересы, как делает это ваша подруга Энграсия. Она поддерживает ввоз мусора.

Дамиан, конечно, знает, что врет, подумал Рафаэль. Существование Энграсии не могло иметь значения для организаций по охране окружающей среды. Слова о том, что она ответственна за то, что сюда ввозится мусор, являются в высшей степени лицемерием. «Успех Эспада — в постоянном упрощении, — говорил Моррис. — Они мастаки находить виновных, козлов отпущения, и перекидывать вину за провалы своих последователей на плечи простых смертных. Энграсия — одна из таких».

Самым смешным в этом деле было то, что обиталище братьев наглядно демонстрировало — практические нужды имеют гораздо больший вес, нежели идеи. Мебель в кабинете, старательно подобранная для создания эффекта «хайтек», вне всякого сомнения, родом была из мусорного контейнера. Энграсия рассказывала, что порой Эспада присваивали себе груз, когда он переправлялся из Тихого океана к озеру. Они закатывали пиршества, когда разгружали украденный контейнер. Дочери Дамиана Эспады известны своими сумасбродными нарядами, мусорными трофеями, добытыми братьями.

— Мы пришли сюда не для того, чтобы выслушивать ваши суждения в адрес Энграсии, — заметила Мелисандра.

— Я знаю это, — согласился Дамиан. — Мне очень жаль, что приходится отзываться о вашей подруге не слишком лестно, но вы, конечно, должны понять, что это важно для вашего предполагаемого путешествия в Васлалу. Мы с ней мыслим по-разному, и наши методы, системы также неодинаковы. Мы могли бы облегчить ваше передвижение по стране более эффективным способом. Путешествие по Фагуасу без средств защиты может быть опасным. Вы знаете, насколько надежнее иметь дело со мной. Если вы сопоставите наши сети с сетью Энграсии, последняя покажется вам смехотворной.

— И какова же цена? — спросила Мелисандра. — Я догадываюсь, что вы, конечно, предлагаете нам свои услуги не просто по доброте душевной.

— Я хочу получить доказательства, что Васлала существует, — сказал Дамиан, поднимаясь из-за стола и прохаживаясь из одного конца комнаты в другой. — Бесспорные доказательства. Мне это нужно для каких-то определенных целей, поймите меня правильно, мне это нужно, чтобы убедиться самому. Буду с вами честен: уже давно я отказался даже думать о Васлале. Было время, когда я свято верил в ее существование, но потом убедился, что мой брат прав и Васлала — это иллюзия. Конечно, есть что-то внутри меня, мешающее считать иллюзию подобного масштаба только лишь коллективным помешательством… Бесспорные доказательства — вот что я хочу, — снова проговорил Дамиан Эспада.

— Что вы имеете в виду? — усмехнулась Мелисандра. — Даже не представляю, какие доказательства могут быть нужны такому формалисту. — Хотите, чтобы я привезла вам в бутылке воздух Васлалы? Фотографии?

— Говорят, у них там есть библиотека, — сказал Дамиан. — Привезите мне одну из книг.

Дамиан Эспада трогал свои усы. Иногда теребил кончик носа. Каждый раз, когда Мелисандра противоречила своему собеседнику, насмехалась над ним или же говорила с ним с иронией в голосе, телохранители, помощники устремляли на нее взоры, словно хотели в лучшем случае заставить ее замолчать. Она поднялась, поправила кофточку и посмотрела на Рафаэля, глазами давая ему понять, что пора уходить.

— Я думаю, нам не понадобится ваша помощь. Большое спасибо, — сказала Мелисандра. — Но я привезу вам эту книгу, — язвительно улыбнулась она.

— Мне интересно было бы побольше узнать о вас, — сказал Рафаэль, — о вашей истории. Может, вы согласились бы на интервью?

— Может быть, — сказал Дамиан Эспада, поднимаясь. — Мы еще обязательно встретимся.

Дым заполнил всю комнату Энграсии. Моррис остановился перед окном и посмотрел во двор. Воздух был грязным как внутри, так и снаружи, но его это не волновало. Энграсия курила, лежа на диване. В отражении в стекле он видел, как светится в темноте сигарета. На улице еще не совсем стемнело, но в комнате уже наступила ночь. Мебель источала жар, накопленный за день.

Энграсии нравилось отдыхать в этот час. Завалиться на диван, пока две ночи — та, что снаружи, и та, что внутри, — не сольются воедино. Молча она перебирала в памяти дневные события, чтобы выбрать, на каком лучше остановиться. Мания выбора стала привычкой, приобретенной при работе с мусором. Они с Моррисом пообедали на берегу озера, сидя среди зарослей дикого салата, растущего в огромном количестве на берегу. Моррису нравилось замышлять такие вылазки, вроде похода на пикник, когда можно почувствовать себя нормальным живым человеком. Он говорил о своих воспоминаниях. Рассказывал о них в таком контексте, будто они принадлежали не ему, а какому-то третьему лицу. Он прибегал к этому, чтобы защитить себя от слез, объяснял Моррис. Когда он думал о том, что является главным действующим лицом своих воспоминаний, то тихо плакал. Плакал, даже если воспоминание было хорошим, потому что ему казалось, что вся его жизнь — это одна сплошная тоска.