«Понимаю, что ко вхождению в нее следует тщательно готовиться», — согласился Орест, предаваясь очередному пьянящему поцелую.

Софи никогда не набрасывалась на мужчину и никогда не позволяла мужчине сексуально набрасываться на нее. К «постели» с мужчиной относилась, как к некоей святости, не терпящей ни поспешности, ни грубого натурализма. Жерницкая умела замедлять процесс сексуального удовлетворения до некоего ритуала физического и духовного постижения друг друга.

Орест никогда не был влюблен в Софию, как, впрочем, и сама она вряд ли была влюблена в него. Тем не менее ни в ласках ее, ни в плотской близости он никогда не ощущал какого бы то ни было отторжения.

Жерницкая всегда помнила, что он влюблен в свою землячку медсестру Марию Кристич, фотография которая в свое время стала «натурой» для его прекрасно исполненной иконы Девы Марии, которую сам иконописец называл «Святой Девой Марией Подольской». Однако это не останавливало и даже не смущало ее. Наоборот, справедливо расхвалив эту работу, Софья подвигла Ореста сделать около десяти копий этой иконы, которые с успехом разошлись по только Жерницкой известным каналам. Причем три из них даже успели оказаться за рубежом, в какой-то частной коллекции её знакомых-эмигрантов.

Орест и в самом деле ни разу не уловил в словах или в поведении Софи хоть каких-то проявлений ревности. Другое дело, что она видела в их общем будущем такие цели, которых не способен был пока что постичь он сам. Впрочем, похоже, что этого от него и не требовалось. Его было кому вести, за него было кому мечтать.

«... Конечно, в маринистике работало множество талантливейших мастеров. Но ведь и в жанре иконописи их тоже немало потрудилось, однако же среди покупателей все больше становится поклонников Ореста Гордаша. Или как, с моей легкой руки, уже принято называть, «Мастера Ореста». — Считаю, что морскую тематику лучше всего начинать с морских видов Белгород-Днестровска: старинная крепость на фоне лимана; раскопки древнего городища, парусники, словно бы застывшие между башнями полуразрушенной цитадели... С экспозициями иконописи в этой стране нам развернуться не дадут, а вот с выставкой маринисти-ки... К тому же можно будет похлопотать об издании сборника репродукций известного мариниста Гордаша, с текстами на русском, английском и французском языках. После появления которого вряд ли кто-либо удивится, если со временем ваши картины и ваши иконы, Огест, станут выставляться в Париже, Риме, Нью-Йорке...».

...Впрочем, все это в прошлом, из которого самое время было возвращаться в мир «Регенвурмлагеря».

...А затем последовало его второе появление на озерном островке, на наземной территории «СС-Франконии».

...По ту сторону озерного пролива, из глубины плавневого леса раздалась автоматная очередь, затем еще и еще одна. И хотя пальба затихла так же неожиданно, как и возникла, она все же успела вырвать Отшельника из потока воспоминаний и вернуть к действительности.

«Так почему же ты, идиот, не женился на этой женщине?! — спросил себя теперь Орест, нервно похаживая по берегу островка, бредившего древними легендами и сказаниями посреди лесного озера Кшива. — Ты хотел соединить любовь и талант, но такое мало кому удавалось. Если только вообще удавалось, с пользой для таланта, ясное дело. Мария Кристич, эта Подольская Дева Мария, никогда не любила тебя, никогда! Единственный, кого она мыслила в своих мужьях, так это лейтенант Беркут. И не так уж важно: жив он или умер. Она будет любить его и мертвого. Так что, после всего этого, ты избираешь: любовь или талант? Запомни: если только ты уцелеешь, и если уцелеет в этой войне Софья Жерницкая. Если только мы уцелеем!..».

Гордаш пока еще не готов был совершать свой экскурс в послевоенное будущее, однако эта мысль — «если только мы уцелеем!..», как-то сразу и прочно укоренилась в его сознании и подарила некий проблеск в казематах его обреченности.

— Вас тоже отправляют в подземелье? — не оглядываясь на Гордаша, поинтересовался сидевший на носу лодки, с удочкой в руке, поляк-перевозчик. На его лодке они со Штубером и прибыли сюда.

— В какое... подземелье? — как можно тише переспросил Гордаш, с трудом вырываясь из сладостного плена воспоминаний, и, тем самым, заставляя поляка оглянуться, чтобы пронзить его удивленным взглядом.

— В «Лагерь дождевого червя» — неужели не понятно? В огромный подземный город для войск СС, самую большую тайну рейха, — пробубнил он на смеси русского и польского языков, вновь обращаясь лицом к озеру. — Германцы, краем уха слышал, еще называют этот лагерь «СС-Франконией».

Отшельник обвел взглядом наспех, небрежно сработанный островной причал, с тремя привязанными к нему лодками; небольшой, метров двести, пролив, на том берегу которого чернел густой бор; оглянулся на «охотничий домик», с беззаботным, незлым стражем на крыльце...

— Я об этом не знал, — ответил поляку, все еще неохотно вырываясь из потока романтических воспоминаний. — Нет, о лагере, конечно, уже слышал, — осторожно обмолвился он, решив не признаваться, что уже не один день провел в подземельях «СС-Франконии», — однако не думал, что попадают в него с этого островка.

Орест и в самом деле не догадывался, что один из входов в подземный город СС начинается с этого острова. Штубер взял его с собой в город, чтобы он мог выбрать инструменты, которые были заказаны в местной мастерской. А назад неожиданно повез не к главному входу в лагерь, а к пристани, возле которой стояло несколько лодок. Из трех перевозчиков, которые маялись там, барон избрал уже знакомого Оресту поляка, который в свое время впервые перевез его на остров, теперь всячески пытается разговорить.

— Готов поверить. Меня зовут Каролем, или просто Лодочником.

— Так же и меня... Отшельником кличут, — по-польски ответил Гордаш. И сразу же объяснил: — Я родом из Подолии, в селе у нас было немало поляков.

— Подолия!.. — мечтательно покачал головой Кароль. — Прекрасный край.

Отшельник хотел приблизиться к лодке, однако перевозчик остановил его, посоветовав оставаться на том холмике, на котором он сейчас находился.

— Это счастье, что охранник прибыл вместе с вашим капитаном СС. Местные эсэсовцы, которые из дивизии «Мертвая голова», ведут себя, как звери. Оно и понятно: прежде чем прибыть сюда, многие из них охраняли концлагеря.

— Значит, в подземелье — тоже концлагерь? — спросил Орест и чуть было не добавил: «Почему-то я до сих пор не видел его». Он и в самом деле ни разу не был в той стороне «Регенвурмлагеря», в которой находится лагерь, поскольку движение по подземельям «СС-Франконии» всегда было ограниченным и попасть он мог лишь в те выработки, в которые ему позволено было специальным пропуском.

— Если бы только концлагерь! Не похоже. Пленные там есть, но все же это не концлагерь. Да и вас доставили сюда не как кон-цлагерника. Заключенных на остров не перевозят, а загоняют под землю через один из лесных входов. Правда, здесь тоже есть вход, так сказать, островной, но не для таких арестантов, как вы. Кстати, по нему-то ваш офицер и ушел в катакомбы.