— Хорошо, — сказал Мариус, оглядевшись, — подайте сюда… мм… через час обед.

— Что желаете к обеду? — в руках управляющего откуда ни возьмись появился блокнот и карандаш.

— Жаркое, печеный картофель по-деревенски, пирог с брынзой, компот. — и тут же, спохватившись, Мариус добавил, — на пять персон. Остальные подойдут чуть позже.

— Будет сделано, — управляющий снова поклонился, кивнул на дверь, — здесь ожидать будете?

— Здесь, — в голосе Мариуса появились довольные мурлыкающие нотки, — надеюсь, нас не будут беспокоить.

— Ключ в замке, — бодро отрапортовал мужчина, нагло глянул в сторону Альки, но тут же сделал вид, что ему ничего не интересно, и поспешил прочь.

Алька поняла, что катастрофически краснеет.

И не только оттого, что этот управляющий смотрел на нее так, как будто только и видел в ней любовницу богатого ниата.

Скорее оттого, что Мариус широким шагом преодолел расстояние до двери, плотно закрыл ее и, улыбаясь, повернул ключ в замке.

— Пирог с брынзой? — едва слышно переспросила она.

— Пирог, да, — согласился Мариус, сгребая ее в охапку, — с брынзой. Но сперва я жду от тебя конфету, моя птичка.

* * *

Алька невольно попятилась, уперлась руками в его грудь в попытке отстраниться. О, она очень хорошо знала этот его взгляд и прекрасно догадывалась, что последует за желанием полакомиться конфеткой.

— Мариус, — пробормотала смущенно, — но мы же… не будем?..

— Что тебя смущает, моя радость? — он почти мурлыкал, удерживал ее за талию трепетно, словно хрупкую вазу, но при этом крепко, и не вырвешься.

— Но тут же… — запнулась, словно зачарованная, разглядывая пуговицы на его рубашке, — мы же не дома.

Посмотрела в карие глаза, где на самом донышке — вишневый ликер, хмельной и сладкий — и поняла, что пропала.

Она всегда пропадала. Наверное, с самого начала, когда поняла, что пахнет от Мариуса домом, кофе, старыми книгами, когда впервые посмотрела в глаза. И никто так и не объяснил ей, что это за наваждение такое, терять волю от одного только взгляда мужчины.

— Ну и что, что не дома? — преодолев ее вялое сопротивление, Мариус притянул ее ближе к себе, — а как ты думаешь, птичка, почему здесь есть отдельные залы, м?

Внезапно он отобрал у нее коробку с конфетами, поставил на стол. А еще через мгновение Алька оказалась притиснутой к бревенчатой стене, так крепко, что не освободиться.

— Моя маленькая, — пробормотал Мариус, приподнимая ее лицо за подбородок, — я только о тебе и думаю. Что ты со мной сделала? А ведь я должен теперь думать о многом… слишком о многом… И, к сожалению, не о тебе.

Алька сделала еще одну попытку вырваться, но ее сопротивление тут же было подавлено. Мариус без усилий перехватил ее запястья, завел за голову и прижал к стене.

— Сопротивляешься? — промурлыкал на ухо, прикусывая мочку, — ты согласилась стать моей женой, а жене следует слушаться своего мужа. Привыкай.

Теперь, когда руки были несвободны, Алька ощутила себя совершенно беспомощной. Она закрыла глаза, теряясь в ощущениях. Мягкие, бархатные поцелуи — в висок, под ухом, там, где шею охватывает скромный воротничок платья. Дыхание сбилось. Свободная рука Мариуса начала путешествие от талии, выписывая сквозь одежду замысловатый узор, наверх. Завораживающе-медленно. Мучительно-медленно. А потом Алька почувствовала легкие, вкрадчивые прикосновения — открыла глаза. Сосредоточенно глядя на нее, сжав губы, Мариус расстегивал пуговки ворота ее платья. Алька подалась вперед, хотела потереться щекой о его щеку, но он усмехнулся, отстранился, по-прежнему удерживая ее руки. Его глаза казались почти черными, расширившиеся зрачки почти поглотили радужку.

— Мариус…

— Ш-ш-ш-ш…

Прикосновение к груди сквозь тонкую ткань сорочки почти оглушило. Это было так остро-чувствительно, что Алька, враз потеряв желание сопротивляться, просто повисла в сильных руках.

Ей хотелось обнять его, обхватить руками за шею, но Мариус не давал ей даже шевельнуться. Раздражающе-медленно продолжал свою игру, вырисовывая поверх сорочки круги.

— Мариус, — простонала она сквозь зубы.

— Да, это я, — улыбнулся. В глазах полыхало черное пламя.

"Да сделай ты уже что-нибудь" — едва не выкрикнула Алька.

Не выкрикнула, потому что как раз в этот миг он наклонился и накрыл ее губы своими.

О-о-о, так он не целовал ее уже давно. Что-то было в этом всем дикое, ненасытное. Подчиняющее. И Алька вдруг поняла, что ей все нравится. Еще как нравится. И то, что она не может шевельнуться, и то, что он делает все это… с ней. Вероятно, это были те самые основы, заложенные Пастырем во всех женщин — стремление подчиниться сильному мужчине. А в том, что Мариус Эльдор именно такой, сомнений не возникало.

Задыхаясь, она отвечала на этот совершенно собственнический поцелуй, и хотелось… уже большего. Куда большего.

Мариус наконец отпустил ее руки, и она сразу вцепилась ему в каменные плечи, царапая ногтями сквозь плотную ткань сюртука.

Его руки… творили чудеса. А то, что между ними и кожей все-таки оставалась сорочка, только усиливало ощущения.

И Алька поняла, что еще чуть-чуть, и она будет умолять его — чтоб взял прямо здесь, у стены. Воздух, казалось, раскалился, сердце билось как сумасшедшее.

— Мариус, — тихо прохныкала она прямо в губы, — пожалуйста…

— Да, маленькая, — бодро ответил он.

Быстро разорвал контакт, подхватил на руки и совершенно мягко, невесомо опустил на кушетку.

Шелест падающего на пол сюртука.

Шорох совершенно бесстыдно задираемых юбок.

Жесткий поцелуй, почти болезненный.

И совершенно одуряющее ощущение наполненности, от которого последние мысли теряются в сверкающем, искрящемся удовольствии.

Потом она долго не могла отдышаться, все еще обхватив Мариуса руками и ногами. Так… можно было бы лежать долго. Алька лениво подумала о том, что так у нее точно будет ребеночек, если только она уже не беременна. И тут же отмахнулась от этой мысли. Ребенок? Ну и пусть, ну и прекрасно. Она будет любить его, свое маленькое сердечко, в котором смешаются они с Мариусом. И ей совершенно наплевать на то, поженятся они или нет. Главное — что вместе.

И вместе с этим легкое удивление. Как так бывает, что встречаешь человека и в какой-то момент понимаешь, что он — твой, а ты — его? И ничего этого не изменит, даже если твой мужчина натворит каких-нибудь глупостей, или даже гадостей, или сделает что-то неправильно, хотя сам будет думать иначе.

Мариус вздохнул, лег рядом, подперев щеку кулаком. Свободной рукой притянул к себе Альку, мягко гладил ее по волосам, по лицу. Было видно, что мыслями он далеко. Алька сонно прижималась к нему, поймала его руку и приникла к ней губами.