из папки, уставился на него, прищурясь — очки сползли, — и сказал: «Отличные оценки, право, отличные. И всеобъемлющий перечень внешкольных занятий… Шахматный клуб, уроки немецкого, французского, „Камелот“, „Сальмагунди“. Клуб любителей пленэра… и чем вы пишете?..» — «Как правило, акварелью». — «Отлично. Оркестр младшеклассников и старшеклассников — на чем играете?» — «На флейте». — «Отлично, на флейте…» — «Я люблю искусство и иностранные языки». — «Vous avez été très occupée, nicht wahr?[76] Гуманитарные дисциплины — неотъемлемая часть образования каждого молодого человека, но меня смущает недостаток физической активности. В здоровом теле здоровый дух. Молодые люди должны быть здоровыми, особенно если им предстоит обучение, каковое мы здесь проводим. Вы не интересуетесь спортом?» — «Последнее время я увлекаюсь зимними видами спорта: лыжи, коньки. В Нью-Йорке мне редко выпадала возможность заняться какими-либо физическими упражнениями. Но теперь я живу на природе и, поверьте, пользуюсь этим в полной мере». Жаботинский отложил бумаги — я заметил ивритские буквы, но он закрыл папку. «Вы позволите?» — спросил он и, не дожидаясь ответа, протянул дрожащую отёчную руку, аккуратно снял с носа Джуди зажим и скрепил им папку. Джуди сидела с открытыми глазами и даже не моргнула. Жаботинский, отдуваясь, откинулся на спинку кресла, убрал с лица кисточку от шапочки, захрустел пальцами, оправляясь от напряжения и устремив взгляд на Джуди — тяжелый, иронический, не без вожделения. «А готовы ли вы, — с придыханием спросил он, — не колеблясь, исполнить любой приказ, даже если он вызовет у вас отвращение?» — «Готова». Жаботинский отмахнулся — то ли от Джуди, то ли от кисточки, снова упавшей на мостик его очков. «А если вас поймают враги, клянетесь ли вы даже под пытками ничего им не выдать?» Джуди кивнула. «Хорошо, — сказал он, — я так и думал». Жаботинский открыл и закрыл ящики стола, точно желая убедиться, что мечта его хранится в надежном месте, и продолжил: «Полагаю, мы закончили. — Тут он повернулся ко мне и добавил, наконец признав мое присутствие: —…если, конечно, у моего коллеги, члена комиссии, нет вопросов?» …Наверняка он имел в виду, что я член комиссии, рассматривавшей вопрос о поступлении Джуди, но куда именно, я понятия не имел: пансион благородных девиц-диверсанток? лагерь, где преподают гуманитарные науки охотникам за нацистами? Разве вы не знаете, что она моя дочь, хотел было спросить я. Но потом подумал: что, если меня тоже проверяют? Кого из нас вы допрашиваете? Ее или меня, Владимир-Зеэв? И, вдруг почувствовав брешь, зияющую над моей головой, я поднял глаза — по словам Эдит, я всегда так делаю, когда вру, — но вместо флуоресцентных лампочек и потолочных плиток увидел просторную высокую галерею, как в анатомическом театре или в суде, со всех четырех сторон — бесконечные ряды скамей, точно в церкви, уходящие в поднебесье, на скамьях мои студенты и коллеги, другие члены комиссии по приему новых сотрудников, доктор Морс, в аляповатой ложе бельэтажа сидят Штайнмецы, под ними в амфитеатре стоят мои родители, дядя Изя держит обнаженное тело жены, он женился на ней, потому что она прошла через Биркенау, следовательно, должна быть добра к нему; после его исчезновения она отравилась газом на кухне их квартирки без окон… и все они выкрикивали вопросы… кричали, и изо рта у них вырывалось пламя…

7

Сны от нас не зависят. Все учения верят в это, от мистики до неврологии. Одни сны считаются пророчеством, другие — чепухой (тоже пророчество, только неочевидное), но все они нам навязаны, даже те, что мы видим, уже просыпаясь, — сны на грани яви, неотличимые от желаний…

Джуди, наша целеустремленная дофинка, наша девочка, движимая энтелехией[77], наша «кроткая провидица»[78] и «роза чаяний» родителей… Я годами бродил по городу и представлял, что в один прекрасный день она будет править бал. Я проходил мимо уютных старинных особняков корбиндейльских патрициев и покойных магнатов, ведавших системой каналов, и думал: однажды здесь будет жить Джуди. Я делал покупки в новых сетевых магазинах возле шоссе, где не найти ни оконной замазки, ни даже продавца, который мог бы тебе помочь, и думал: однажды моя дочь станет вашей хозяйкой и наведет у вас порядок. Я не сомневался, что у Джуди будет все, чего хочет она сама и чего хочет для нее Эдит. Карьера. В коммерции ли, в промышленности, за пределами научного мира. Карьера на Уолл-стрит. Акции, брокерство. Она преуспеет и никогда не узнает нужды. Меня не заботило, как она этого добьется, оставаясь несчастной. Уж как-нибудь разберется. Перестанет быть несчастной, решит и перестанет — наверное, именно это она и решила в День благодарения.

С того послепраздничного утра минуло почти полвека, а Джуди так и не объяснила мне свой поступок ничем, кроме вопля, сирена ее вопля пронзила мой сон, подняла меня с бумаг, устилавших ковер моего кабинета.

Я должен был встать рано, отвезти родителей на вокзал, а Джуди к друзьям, они собирались кататься на санках в Холидей-Вэлли. Мы должны были выехать в шесть утра — точнее, в это время мои родители, одержимые ранними подъемами, должны были разбудить меня и Джуди, — но Джуди и не спала: она бодрствовала всю ночь ради того, что случилось дальше.

По крайней мере, так я себе представляю: Джуди не спит до утра, не храпит (я мог бы и заметить), смотрит на часы, наконец — услышав, что дед с бабкой проснулись, собирают вещи, складывают диван, — встала с кровати, опустилась на колени у самой двери, прижала к двери ладони, навалилась на нее всем легким девчачьим весом, приблизила лицо к ручке двери, так что глаза оказались чуть выше и Джуди видела в ручке свое медно-желтое искаженное отражение.

Ровно в шесть часов утра мои родители уже стояли у нее под дверью. Точнее, мой отец; он подергал ручку, но дверь оказалась заперта. Он постучал.

— Просыпайся, мисс Справедливость. Мы уезжаем.

Нет ответа. Отец повторил громче:

— Просыпайся, справедливая Джуделе. Ехать пора.

— Войдите, — сонно ответила Джуди.

Отец загремел дверной ручкой.

— Заперто. Чего она боится, что тут заперто?

— Я пытаюсь открыть, но замок заело, — ответила Джуди.

Разумеется, замок не заело и Джуди не пыталась открыть, а, напротив, навалилась всем телом на дверь.

— Попробуй еще раз, Зейде.

— Ладно, только отойди, — ответил мой отец (он все время твердил, что сказал именно это, но моя мать, стоявшая на лестничной площадке, и Эдит — она как раз вышла из спальни и встала рядом с моей матерью — поочередно