Включил наивысший уровень защиты: если это сообщение и перехватят, расшифровать его смогут лет через сто.

А сто лет — это век. Другой. Кому тогда это будет нужно и зачем, неведомо.

Набрал необходимые шифры, дождался, когда зажжется зеленая лампочка, и нажал «ввод». Система выстрелила сжатый до микросекунды сигнал в ясное ночное небо.

Прошло десять минут. Пятнадцать. Двадцать. Неожиданно вдруг Крас снова почувствовал себя так, будто ноги ему уже обложили цементом… А что, если Лир не выйдет на связь с ним; что, если он уже отдал фатальный приказ, и через несколько часов — или минут? — появятся некие люди и… О, легкой смерти от Лира ожидать не приходится.

Когда прозвучал зуммер вызова, Крас снова весь покрылся потом, будто в сауне.

Поднял трубку:

— Крас.

— Лир. Ну здравствуй, Красавчик. При этом слове мужчину передернуло, но он только плотнее сжал губы.

— Прочел твой опус. И знаешь, что я тебе скажу, как писатель писателю?

— Я слушаю, Лир.

— Уж очень у тебя все складно. Прямо разработка совбеза, да и только. А попроще глянуть?

— Я попытался изложить только факты…

— И удобную для тебя версию. А, Красавчик? Не слышу!

— Я старался быть максимально объективным.

— Ладно… — металлически прозвучало в трубке. — Все это словеса. Пустой звук.

Метафизика. Буду завтра сам. Если упустишь концы — твоя печаль. Понять мне это будет сложно. А простить и вовсе нельзя. Ты понял?

— Я понял, Лир.

— А вот это хорошо. Ну да ты всегда отличался сообразительностью. Когда речь шла о смерти. О твоей смерти, Крас. — Человек на том конце провода замолчал. Наконец в трубке прозвучало:

— Жди.

— Вас встретить, Лир?

— Не маленький. О себе позаботься, Кра-сав-чик! И об этой крале… Глебовой Елене Игоревне… Лучше всего, если она уже будет на объекте "А" дожидаться нашей с ней беседы… Да, Красавчик! И не вздумай с ней экспериментировать, как ты любишь! Иначе это будет твой последний эксперимент в интимной сфере… Нечем будет опыты проводить, Фарадей… — Голос заскрипел словно ножом водили по ржавому железу, и Крас догадался: Лир так смеется.

Связь прервалась.

Мужчина перевел дух. Прошел на кухню, налил коньяку в стакан до самых краев и выпил, умудрившись не пролить ни капли. Присел на табурет, чувствуя, как блаженное отупение обволакивает мозг.

Да. Теперь оставалось ждать. Только ждать. Потому что… Лир есть Лир. Наступило время иных приоритетов и иных действий. Сейчас ему нужно только одно: подумать, как выжить в этом новом времени.

Сколько времени она бежала, куда, зачем, Аля совершенно не понимала. Как не понимала, где теперь находится. Остановилась только в безымянном скверике, где было абсолютно темно. Не скверик даже, бывший сад со сгоревшей танцплощадкой, огороженный неким подобием забора. Видно, кто-то решил использовать место под стройку, да пока не находилось или времени, или денег, или того и другого.

Девушка набрела на остатки лавочки, присела, вздрогнула разом: ей показалось, что там, в темноте, кто-то стоит. Ватное, похожее на матрас тело того, кого она… застрелила. За-стре-ли-ла. Убила. Насмерть.

Тошнота накатила внезапно, как припадок. Алю вывернуло наизнанку, она стояла на четвереньках, а желудок все сводило и сводило судорогой. Девушка подвывала, как маленький бездомный щенок, потом повалилась боком на землю, свернулась клубком.

Теперь ее била истерика. Она кусала землю, царапала ее, кричала в голос, но все звуки терялись в лабиринтах брошенного людьми сада. Как и она сама.

Потом начался кашель. Наверное, слюна попала в дыхательное горло или земля, и Аля судорожно пыталась выплюнуть эту грязную слизь. Желудок снова свело, и она почувствовала внезапно, вдруг, нет, не облегчение — безразличие. Ко всему этому жестокому миру, к своему пребыванию в нем, к себе самой.

Словно все происходило не с нею, сознание регистрировало это происходящее как бы со стороны, оценивая только создавшуюся ситуацию; душа спала и не искала выхода из этого сна.

То, что произошло, вдруг показалось ей приснившимся. Темный подъезд, вспышки выстрелов, запорошившая ее известка, лежащее недвижно на ступеньках тело… Это было, но не сегодня, не с ней…

Девушка огляделась. Метрах в ста, сразу за садом, стоял дом. Темный двор, спящие окна. И никому до нее нет дела. Никакого дела. Она так жила всю жизнь. А если появлялись люди, которые ее любили или просто относились к ней по-доброму, они умирали. Почему так? И зачем так жить? И стоит ли?

Ей было совершенно безразлично, что будет с ней дальше. И будет ли вообще.

Странно… Как только она, казалось, вошла в этот мир, мир подиума, мир, полный сверкающих одеяний, респектабельных мужчин, уверенных в себе женщин, как жизнь сыграла с ней шутку… Очень злую шутку… Или она совсем не нужна этой жизни, она лишняя?.. И вместо того, чтобы уйти, цепляется, мечется, чего-то хочет, на что-то надеется… Надежда умирает последней? Вот уж нет. Надежд у нее не было никаких. Ни на кого и ни на что.

И еще… Ей вдруг почудился запах земляники. И леса. Запах хвои, запах перепрелых листьев, запах близкой земли и будущего, скорого снега… Она это чувствовала так близко и реально!.. И что еще? Вспышки выстрелов, темная, безлунная ночь… Какая-то трава путается в ногах, а она бежит, бежит, бежит…

А потом — огонь. Но не тот, который греет, — огонь уничтожающий и пожирающий, с желтыми звериными зрачками, огонь страшный. И еще лицо. То самое лицо, со шрамом, похожее и непохожее… Языки пламени пляшут в черных, как бездна, зрачках, человек со шрамом указывает на нее пальцем, кричит что-то, она этого не слышит… Совсем не слышит… Бежит со всех ног, путается в высокой траве, стебли больно хлещут ее по лицу, она падает и замирает. Пропало все. Те, кто ее преследовал, тоже… Только лес. И запах хвои. И запах земляничного листа, и травинка, щекочущая ей ноздри, и плюшевый медвежонок, прижатый к груди…

Аля подняла голову, в страхе огляделась по сторонам. Нет, все то же: запущенный сад, дом с пустыми глазницами окон… Ночь. Холодная, стылая. Тогда было теплее.

Стоп! Когда — тогда? Или она действительно сходит с ума? Как ее пытались убедить в этом там, в психушке, когда она, как дура, рассказала свои видения заведующему отделением. Он слушал внимательно, сочувственно кивал, запуская пятерню в бороду… Чистенький, гладкий, с проплешиной, похожий на злого гнома в этом своем белом халате, с пальцами, волосатыми, как у животного… Вот это уже было взаправду, но вспоминать это было неприятно и мерзко. Девушка еще раз тряхнула головой, мир снова словно сфокусировался. Где-то она читала…

Ночь, улица, фонарь, аптека…

Бессмысленный и тусклый свет.