Все мои умозаключения сводятся сейчас к пониманию цельности прирожденно воспитанной души. Ей же должно прислушиваться к внутреннему голосу, к голосу свыше, вслушиваться напряженно-интуитивно.

Жизнь постоянно борется с правдой. В этой борьбе правда погибает, чтобы возродиться (часто в новой форме) вновь. Ибо жизнь постоянно нуждается в правде, все новой и новой, хотя и постоянно находится с ней в борьбе.

Моя же жизнь протекала между «поисками» пищи и идеалами. Хождение вокруг еды-пищи угнетало меня. Время ускользало с невероятной скоростью. На природе мечталось о городе и творчестве. В городе же мечталось о простой жизни, без мысли, в лесу, в поле, в деревне, среди трав и цветов.

Великие певцы пробуждают желание петь. Великие поэты пробуждают желание писать и подражать им – прекрасным.

Страшен искус подражания Христу, когда человек не может посмотреть на себя со стороны. Он подобен запутавшейся в силках птице, ибо ловец не дремлет. Стоит только расслабиться, и ты будешь пойман. И посему надо всегда помнить об этом и уметь посмотреть на себя со стороны, оценивая при этом краем глаза и окружающее пространство.

Мною замечено в среде пишущей братии, что чем больше неталантлив человек, тем больше в нем видимой важности. Как будто эта видимая важность находится на месте несуществующего таланта.

Итак – вдохновение. Итак – несравнимое ни с чем наслаждение. А если и сравнимое, так это с любовью чистой и прекрасной, оттененной благородной юностью и стремлением к идеальному.

Страх висел над нашей жизнью, висели над нами напряжение и слежка, а также близость пограничной зоны, где этот «болезненный», «на болоте» город делал свое дело, убив не один талант, растоптав и обезличив не одну идеальную душу, разбив не одну человеческую судьбу и жизнь.

Помню жалобу изнасилованной девушки (парень показал ей нож и заставил пойти с ним в подвал). Она, очевидно, приехала в этот город, как и многие подобные провинциалки «за прекрасным». И, не поступив в институт, пошла работать на фабрику, ради общежития. И вот где-то в час ночи она жаловалась в проходной нам, равнодушным, работающим в охране, и мы как-то лениво (хотелось спать) ей сочувствовали… О, многое, многое помню!..

…Усталость накапливалась годами. Также годами накапливалось раздражение. Оно выливалось в уныние, в пьянство и в то, что со мной и произошло, о чем в свое время говорил древнегреческий философ. А говорил он о том, что души, надорванные рабским трудом, неспособны высоко оторваться от земли, не способны высоко воспарить, высоко подняться. Низменность души «подхлестывается» и общим скепсисом, общим безверием в человеке – то есть всей европейской культурой нашего века. Природа и животные оказываются куда как лучше человека, если можно так определять. Думается, деньги, богатство задавливают божественное начало в человеке. Не случайно в Штатах появилась такая формула, мол, сам виноват, если ты беден. Виноват-то виноват, да не настолько, чтобы поклоняться коммерческой игре в гольф, в хоккей или баскетбол и т. д., чему так поклоняется толпа и за что щедро платит.

Должен сказать, что Бог Денег ныне властвует над миром, и не надо выдумывать, что на красоте наших церквей нет его отпечатка.

Мне всегда было не до жиру – быть бы живу.

«Вот напишу еще один рассказ, – думал я. – Вот и хорошо. Можно дальше жить».

Евреи знают цену жизни и поэтому помогают (если попросишь) в экстремальных положениях. Русские же, и в наше время, при видимой доброте, доброжелательности и душевности более равнодушны друг к другу. В чем «виновата», надо думать, не только наша, делающая нас равнодушными друг к другу, жизнь, а христианская идея о жизни после смерти, о спасении.

Впрочем, я встречал людей дохристианского, можно сказать, периода. Это, пожалуй, среди русских, лучшие. Они как определенные лесные и полевые звери, к которым человек в состоянии относиться доброжелательно. Но с ними не следует перебарщивать. В противном случае наступает разочарование. Ибо законы пищи и продолжения рода (в противном случае просто не выжить) требуют от них такого поведения.

Есть еще такие типы человеков (самое удивительное для меня): их почти все любят, а они почти никого. Обаятельные, красивые, доброжелательные и веселые, когда они сыты и им хорошо, они как прекрасные звери на природе. Ими можно любоваться, но поймать их очень трудно: такой зверь на ловца редко побежит, и потому, что молод и силен, и потому, что думает только о себе.

Бог и пища должны жить в своей соразмерности. Недостаток того и другого в человеке приводит к смерти.

Если нет бессмертия или того, что называется переселением душ, – жизнь человеческая не имеет смысла, а значит, подобно рыбе, плавающей в океане, она хищная, инстинктивная…

Но смотришь на детей и думаешь о хорошем, добром. Думаешь о бессмертии.

Быть вечерней тенью, ложащейся на город, который живет отстраненно от тебя и после твоей смерти останется так же звучать шумами улиц.

«Души любимых, к вам я взываю, в вас исторгаю я слезы, вам пою, поднимая к небу свое лицо, когда земля уходит в тень», – шлю я радостный призыв, свою мольбу, свои песни…

Чем больше я пишу (а я думал, что мое «писание» даст мне чувство свободы), тем больше я чувствую, что я несвободен, закрепощен. И тем больше мне хочется сбросить эту тяжесть несвободы.

И в то же время, когда я пишу, я чувствую себя свободным, я испытываю удовольствие, наслаждение и вдохновение. (Не всегда, конечно, но случается). И я чувствую власть над миром, ощущение исполнения своих мечтаний и надежд. И я поистине счастлив. Потом наступает «спад» и, как следствие, апатия, уныние и состояние, сходное с похмельным: наступает период безнадежности, когда не хочется жить. Кажется, что все кончено и ничего хорошего в жизни не будет. Как старый лагерник мечтает о зоне (тянет его обратно в лагерь), как старый пьяница мечтает «нажраться», так я мечтаю, когда я сяду за машинку и в своей несвободе почувствую себя, хотя бы на время, свободным.

Так называемый секс есть явление ненормальной жизни, как половой, так и социальной и, как следствие, душевной. Ибо вкушай, но не смакуй. В сексе же слышен смак голодного или пресыщенного, у которого не хватает ума понять, для чего создан половой инстинкт. Только для продолжения рода. Но и собака иногда приучивается к онанизму.

Что касается любви – не надо лгать. Там, где ложь – нет любви, а есть только этот самый секс. А также эгоизм животного, исполняющего свои инстинкты за счет животного своего вида. Как все это отвратительно. И скучно.

Мой сын сочинил стихотворение в пять лет, в котором, а я это понял позже, вся его судьба и жизнь с глобальными и неразрешимыми вопросами. Вот оно:

Не могши пережить одиночества, я часто общался с дурными людьми и от этого, очевидно, был сам дурен.