На самом деле социальные практики не отражают естественные различия посредством этих особых маркеров гендера. Практики формируют структуру символов и интерпретацию различий, которые зачастую приводят к значительному их преувеличению или искажению. Как отмечает Рубин, социальное подчеркивание различий отрицает природное сходство. Если более внимательно посмотреть на социальную организацию гендера, то становится видна поразительная регулярность отрицаний, преобразований и противоречий. Мужчины-гомосексуалы – социально определяются как женоподобные, а женщины-гомосексуалы как мужеподобные, хотя фактически ни телесных, ни физиологических различий между гомосексуалами и гетеросексуалами не существует. Практики найма на работу и оплаты труда, которые дискриминируют женщин на том основании, что они несут ответственность за воспитание детей и потому якобы не могут быть хорошими работниками, базируются на идее о том, что все женщины являются матерями маленьких детей. Тогда как на самом деле большинство из них таковыми не являются. Девочки в раннем подростковом возрасте в среднем сильнее и физически более развиты, чем мальчики их возраста. Тем не менее именно в этом возрасте общество прилагает колоссальные усилия, чтобы поставить их в зависимость от мальчиков и научить мальчиков бояться. Для того чтобы поддерживать патриархатную власть в широких масштабах, необходимо конструирование гипермаскулинного идеала твердости и доминирования. Ирония этой ситуации в том, что образ маскулинности, формирующийся в результате такой стратегии, не имеет ничего общего с реальным обликом большинства мужчин. Примерно так же обстоит дело с образами внешней красоты женщин.

В то же время есть и еще одно отрицание. Представители каждого пола чрезвычайно отличаются между собой по росту, физической силе, выносливости, ловкости и проч. Как уже отмечалось выше, распределения внутри половых групп значительно пересекаются. Социальные практики, при которых женщины и мужчины конструируются как отличные друг от друга категории, превращают среднее различие в категориальное (например, когда говорится, что мужчины физически сильнее женщин) и тем самым отрицают основную модель различия, существующую скорее внутри полов, чем между полами.

Для понимания этих парадоксальных процессов чрезвычайно полезно понятие различия между уровнями практики, проведенное Жан-Полем Сартром в его книге «Критика диалектического разума». Биологическая дифференциация полов в репродуктивном процессе – это предзаданное человеку обстоятельство: мужчина не может родить ребенка, маленькому ребенку нужно грудное вскармливание и т. п. Подобным обстоятельствам соответствует ограниченный набор практик и следствий, который Сартр относит к практико-инертному типу. Люди могут быть объединены в логически примитивные категории через внешнюю логику, логику, которая им предзадана и которая помещает их в параллельные ситуации (Сартр называет это сериальностью). Такова очередь людей на автобусной остановке или аудитория радиопередачи.

Однако это не те гендерные категории, с которыми мы сталкиваемся в своей жизни. На самом деле практики половой репродукции часто довольно далеки от тех социальных ситуаций, в которых гендер конструируется и поддерживается. Например, детям гендерные формы поведения начинают прививаться задолго до того, как они вступают в репродуктивный возраст или даже начинают понимать, что такое репродукция. Существуют другие, более сложные уровни практики. Для перехода на них необходимо отрицание предыдущего уровня практики. Так, для конструирования социальной категории «мужчина» или «женщина», обладающей общей идентичностью и интересом, необходимо отрицание сериальной дисперсии, характерной для совокупности параллельных ситуаций, сформированных биологическими категориями. Это происходит в процессе практик, которые создают и утверждают солидарность людей одного пола или какой-то группы в рамках данного пола.

Эта социальная солидарность – новый факт, который ни в коей мере не вытекает из биологической категории. Следовательно, она может быть построена самыми разными способами, которые зависят от исторического контекста. Именно так может возникнуть новый тип солидарности, новая организация гендера. Типы мужественности и женственности могут быть перестроены при изменении исторического контекста, и новые их типы могут стать господствующими. Вполне возможно даже возникновение новой гендерной категории, например в наши дни появилась категория транссексуал, подобно тому как в XIX веке возникла категория гомосексуалист. Подобное развитие не может быть теоретически объяснено, если за основу гендера берется понятие естественного различия. Оно может быть объяснено только в том случае, если принимается во внимание значение противоречия.

Следовательно, в таких парадоксах, как чрезмерное преувеличение различий посредством социальных практик вроде создания и ношения одежды и дополнений к ней в виде украшений, аксессуаров и грима, есть своя логика. Они являются частью постоянных усилий общества, направленных на поддержание социального определения гендера, усилий, необходимых именно в силу того, что логика биологии и инертная практика, ей соответствующая, не могут поддерживать гендерные категории.

Переход на второй уровень практики, согласно некоторым классическим формулировкам, происходит и на уровне психодинамики гендера. Например, объяснение мужского протеста как ключевой структуры мотивации у Альфреда Адлера основано на том, что маленький ребенок в какой-то момент обнаруживает физический факт, связанный с его телом, а именно его органическую неполноценность по сравнению с другими. Это осознание своего тела, однако, трансцендируется в процессе психологического развития, при котором в порядке сверхкомпенсации формируется желание доминировать, жажда власти. О том, что при этом действительно имеет место трансценденция, свидетельствует тот факт, что, когда ребенок вырастает, данная психологическая структура сохраняется несмотря на то, что исчезают физические условия ее формирования. То же самое можно сказать и о страхе кастрации в психодинамической теории Фрейда. Этот страх, возникающий в результате крайнего неравенства сил между ребенком и родителем, сохраняется в сознании человека и в его взрослом состоянии, когда этого неравенства уже нет.

Создание нового факта в процессе трансцендентной практики ни в коей мере не исключает тело, биологию воспроизводства, телесное различие или физический опыт. Если эта связь разрывается, то это приводит к подавлению, подобному тому, которое осуществляется при патриархатной идеологии, определяющей менструацию как нечто непристойное и как то, что нельзя упоминать, и потому устраняющей часть женского опыта из языка. Учет телесного опыта не обязательно приводит к редукционизму. При практической трансценденции тело, так сказать, переносится на следующий этап взаимодействия. Оно остается присутствующим элементом, а на самом деле выступает в качестве фермента социального порядка вещей, сформированного более сложными социальными процессами. Даже когда физические условия какого-то социального процесса изменяются, например по мере взросления ребенка, описанного психоаналитиками, тело остается экраном, на который проецируются хорошо отрепетированные драмы власти и страха. Истерические симптомы вроде парализованной конечности – это классические случаи такой проекции, но кроме них весьма распространены депрессии и другие расстройства психической деятельности.