— Значит, вы думаете, что в Синглтон-Магна ее отвезла миссис Уайет?

— Не знаю, сэр, — откровенно ответила Эдит. — Но миссис Уайет, если уж что обещает, никогда не забывает об этом!

* * *

Когда Ратлидж собрался уходить, из-за угла дома вышла Аврора; на сгибе локтя у нее висела корзинка с отцветшими бутонами.

— Инспектор! — окликнула она его.

Ратлидж остановился и подождал ее. Прикрыв глаза от солнца, которое как раз в тот миг выглянуло из-за туч, она посмотрела на него снизу вверх.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы объяснили, что происходит. Вы так подробно расспрашиваете о Маргарет, что мне… не по себе!

Она не сняла садовых перчаток и крепко сжимала в одной руке лопатку. На ее щеке Ратлидж заметил пятно влажной земли. Он с трудом отвел глаза от ее лица и ответил, сам себе удивившись:

— Я и сам не знаю, зачем расспрашиваю о ней. Всякий раз, как мне кажется, что я на шаг приближаюсь к истине, границы того, что есть истина, а что — желание принять желаемое за действительное, как будто смещаются. И там, где я надеялся найти ответы на свои вопросы, я вижу только путаницу.

Если утром в день приезда на Маргарет Тарлтон было серое шелковое платье, почему Берт Моубрей повсюду искал женщину в розовом?

— Ничего, скоро вы во всем разберетесь, — сказала Аврора, мимолетно коснувшись его плеча. — Как бы трудно вам ни пришлось. Вы очень упорный и отважный человек… Об этом говорят черты вашего лица. Упорству и храбрости вас научили страдания.

Ему ужасно захотелось рассказать ей о Хэмише… и о Джин. Слова готовы были сорваться с кончика его языка, политься потоком. Ратлиджу хотелось, чтобы его поняли… простили… и потом даровали покой.

Оцепенев от неожиданности, он растерянно замолчал. Он сам не ожидал, что так бурно отреагирует на ее сочувствие.

Хэмиш снова и снова повторял: «Пора! Уходи отсюда, пока у тебя еще осталось хоть сколько-то самообладания!»

На один безумный миг ему показалось, что Аврора вот-вот коснется его лица своей теплой рукой. И тогда он погиб!

Но она шагнула назад, погрузившись в прежнюю безмятежность.

Не попрощавшись, Ратлидж развернулся и зашагал к калитке. Он не помнил, как завел машину. Не помнил, как уехал из Чарлбери. Ему удалось кое-как прийти в себя только у развилки.

Аврора Уайет — подозреваемая по делу об убийстве.

Кроме того, она прекрасно понимает, какое действие оказывает на него…

Ратлидж остановился на развилке и задумался. Ему приходилось из последних сил сражаться с Хэмишем.

«От одиночества мужчины сходят с ума, — твердил Хэмиш. — Вот именно — от одиночества. Она все отлично понимает, дружище, она решила этим воспользоваться. После того как ты прочел в газете о помолвке Джин, ты стал беззащитным перед женскими фокусами…»

«Все естественно — она чертовски привлекательная женщина».

«Да, но у нее есть муж. И потом, она француженка».

Ратлидж покачал головой. Как будто то, что Аврора — француженка, что-то объясняет! Кое-что, конечно, ее происхождение объясняло. Аврора разбиралась в мужчинах гораздо лучше, чем средняя англичанка. Она умела заглядывать мужчинам в душу. Но ее власть очень отличалась от власти Элизабет Нейпир.

Он не имеет права забывать об этом…

Ратлидж вздохнул и выжал сцепление.

Он старался переключить мысли на другое, отвлечь Хэмиша от правды, к которой тот подобрался слишком близко. И себя отвлечь от воспоминаний о руке Авроры, легко коснувшейся его плеча.

Как же ему подступиться к трудной задаче? Кто такая женщина, которую похоронили по распоряжению Хильдебранда — Маргарет Тарлтон или Мэри Сандра Моубрей?

«Да, — вздохнул Хэмиш, — это настоящая загадка, и кроме тебя, никто не способен ее разгадать!»

Кроме того… какая разница, кого все-таки убил Берт Моубрей? Убийство есть убийство. Личность жертвы — вопрос второстепенный. Ответ на него ничто не меняет. Убийство — тяжкое преступление, независимо от того, кто жертва — безымянный бродяга или лорд. Разница лишь в том, какую огласку получит дело.

И все же Ратлиджу чрезвычайно важно было понять, кого убили.

За жертву некому заступиться. Полицейские стремятся найти виновного. Задача судей — определить, виновен ли подсудимый, и, если вина доказана, предложить законное наказание за совершенное преступление: тюремное заключение или смертную казнь. Общество довольно тем, что справедливость восторжествовала. Цивилизованное общество, где законом запрещены личная и кровная месть.

Но утешит ли все это жертву и ее близких? Чем можно возместить отнятую жизнь?

На фронте Ратлидж не раз смотрел в лицо надвигающейся смерти, видел, как она тянется к нему в разных обличьях. Там мысль о том, что он погибнет смертью храбрых за короля и отечество, трансформировалась. Он не сомневался в том, что его жизнь закончится болью и огромным, ничем не смягченным ужасом. От того человека, каким он был и каким мог бы быть, не останется ничего, кроме окровавленных останков, которые сбросят в наспех вырытую могилу, если найдут… Если же его не найдут, он будет лежать там, где погиб, будет непристойно гнить на поле боя, и даже вороны побрезгуют садиться на него. В долгие месяцы, когда он хотел умереть, чтобы положить конец страданиям, Ратлидж иногда с тоской представлял, как могла бы сложиться его жизнь, если… если бы не было войны. Да, он лучше многих понимал, чего именно лишаешься со смертью.

Если вместо Мэри Сандры Моубрей в земле лежит не Маргарет Тарлтон, то где же она?

Как бывало почти всегда, он вернулся мыслями к детям. Когда он найдет их… он непременно их найдет… тогда он узнает ответ. Но нельзя желать, чтобы дети оказались мертвыми — даже ради того, чтобы разгадать тайну.

— Мы вернулись к тому, с чего начали, — вслух произнес Ратлидж.

«Да», — уныло согласился Хэмиш.

* * *

Как только он вошел в вестибюль «Лебедя», его окликнула молодая женщина, сидевшая за стойкой:

— Инспектор! Инспектор Ратлидж!

Он обернулся.

— Вам много раз пытался дозвониться суперинтендент Боулс из Лондона. Он просил передать, чтобы вы как можно скорее связались с ним. Он оставил вам свой номер… — Она протянула лист бумаги.

Ратлидж замялся; он сам не знал, что он скажет Боулсу. Молодая женщина, неверно истолковав его замешательство, продолжала:

— Телефон в гардеробной… вон там.

Он дозвонился до Лондона лишь через десять минут. Еще пятнадцать минут в Скотленд-Ярде искали Боулса. Наконец суперинтендент ему перезвонил. Ратлидж заранее готовился к выволочке.

Но Боулс громко сказал, как будто компенсируя расстояние между Скотленд-Ярдом и Дорсетом: