вмешался писатель. — Наташа, я хотел бы пойти домой. Уже поздно. Половина гостей ушла. — Он кивнул на действительно значительно опустевшие глубины квартиры: — Пойдем?

— А я не хочу домой. Дай мне пообщаться. Мы и так никуда не ходим. Могу я поговорить с человеком.

— Можешь, — согласился писатель, — пойдем домой через полчаса.

Он оставил возбудившегося гипсового тигра догрызать блондина и, приблизившись к Лесли Карон, от скуки соврал ей, что видел все фильмы с ее участием и очень любит ее как актрису.

— Спасибо за то, что вы есть! — Писатель закатил глаза.

В награду актриса задала ему несколько вопросов. Он назвался албанским писателем. Когда-то морочить людям головы было одним из его излюбленных развлечений. Довольный собой писатель выпил еще виски и, вспомнив свою наглую юность, решил подшутить над мясистоносым Фантомасом. Еще в начале вечера знакомый седой журналист сообщил ему, что драматург — гомосексуалист. Писатель снял очки и, став рядом с мясистоносым, подмигнул ему несколько раз. И отошел. Через несколько минут мясистоносый нагнал его у камина и, изрыгая на него загаженное дыхание, представился. Писатель повалял некоторое время дурака, но, продиктовав мясистоносому свой телефон, начисто потерял интерес к игре и пошел разыскивать Наташку.

Он нашел ее на диване, с которого исчезла Лесли Карон. В руке у Наташки был гигантский стакан с желтой жидкостью. По обе стороны от нее сидели молодые самцы латиноамериканского типа и смотрели на нее охуевшими темными глазами. Наташка произнесла речь.

— Теперь ты готова? Пойдем? — спросил ее писатель по-русски и издали, приветливо улыбнувшись самцам.

— Я уже сказала тебе… Я не хочу домой! — прошипела она.

— Ну, как хочешь… — беззлобно сказал писатель. — Я иду домой.

Он нашел свой плащ и тихо, стараясь не попасться на глаза хозяевам, забрался в элевейтор.

На улице он снял с горла бабочку и пошел по бульвару Сен-Жермен в сторону Сен-Мишеля. Через тридцать минут он был дома. Вычистил зубы и лег в постель. Прикрыл глаза рукой и подумал: «У нее есть ключ и деньги на такси. Ничего с ней не случится. Большая, вульгарно одетая женщина двадцати четырех лет. А вдруг что-нибудь случится? Что может с ней случиться? Кто-нибудь убьет ее пьяную на улице… Фу, как глупо, Лимонов. Даже в Нью-Йорке, как ты знаешь по собственному опыту, Сын Сэма появляется далеко не каждый год… Ее одеяла пахнут острее. Следует отдать их в чистку. Однако денег в банке ровно четыре тысячи. Они нужны, чтобы платить за квартиру. Крыша над головой — главное. Одеяла — когда-нибудь. Крыша — главное… Крыша — главное…»

Он проснулся от того, что захотел в туалет. Рядом с ним никто не лежал. Он удивился. Пошел в туалет, пописал, закрыл глаза. Прошел в ливинг-рум, включил свет. Наташки там не было. Будильник показывал половину пятого. Прошел мимо зеркала, и по зеркалу проплыли его живот и висящий член. Убрал свет и лег в постель.

«Ну не пришла, и прекрасно». У него будет предлог избавиться от гипсового тигра-копилки…

Осторожно подумал: «А где она, интересно? Ебется с латиноамериканцами? Как они оказались на такой снобистской парти? Непонятно. С кем-нибудь, очевидно, пришли. Конечно, она выпила еще, и они взяли ее с собой. „После двух бокалов коньяка `Хеннесси` с ней можно делать все что угодно“, — вспомнил он короткую характеристику Наташки, выданную ему в Лос-Анджелесе одним из ее „друзей“. — Латинос ебут ее, наверное, сейчас вдвоем».

— Пизда! — выругался писатель, представив себе, как Наташка и два парня возятся в постели. Один стоит на коленках у нее над головой и свесил член ей в рот, другой лежит между высоких Наташкиных ног и ебет ее, а она пьяно смеется. — Пизда! — еще раз выругался писатель, заметив, что член его напрягся.

Он коснулся члена рукой. И тотчас же отдернул руку и зло перевернулся в постели, подумав, что мастурбировать на тему ебаной раскрашенной китчевой копилки с бантами стыдно и унизительно. Он положил сведенные кисти рук себе на нос, создавая нужное давление на дыхательные пути. Испытанный метод сработал опять. Через несколько минут писатель спал.

Разбудил его неуверенный звук ключа, вставляемого в замочную скважину. Сквозь щель между окном и шторой пробивалось неуверенное, как звук ключа, солнце.

— Суки все! — выругалась в прихожей захлопнувшая за собой дверь Наташка. Выругалась боязливо и негромко. — Спит он… — забурчала она, сделав несколько шагов по направлению к спальне, но, очевидно, не решаясь войти. — Спит, как будто ничего не произошло… — сказала она сама себе. — Бросил меня одну посреди незнакомого города и спит. О, боги!

Слышно было, что она пошла в ливинг-рум, по пути снимая с себя одежду и роняя ее на пол.

— Все вы одинаковы… Все… Суки… — продолжала она бурчать. Завозилась в ливинг-рум. И все стихло.

Он полежал еще некоторое время. Встал. Голый прошел по прихожей, собирая ее тряпки. Сложил их все на стариковскую скамеечку рядом с шоффажем. Заглянул в ливинг-рум. Гипсовая копилка, завернувшись в многочисленные тряпки, покрывающие поверхность дивана, верхним был маленький плед мадам Юпп, посапывала. Из тряпок торчала только рука с обгрызенными ногтями.

Ни тогда, ни впоследствии писатель не спросил Наташку, где она провела ту ночь и что она делала. Однако он не смог удержаться от того, чтобы не исследовать ее одежды. Черные пенти были разорваны во многих местах. Между ног просто-таки была огромная дыра. Внутренность бархатных штанов — шов как раз между ног — была залита белой затвердевшей субстанцией. Писатель, привычно шпионивший за своими тремя женами и неисчислимым количеством герлфрендс, понял, что это сперма. По всей вероятности, Наташка провела бурную ночь. Однако, логик и неисправимо здравомыслящий человек, он понимал, что предъявить ей разорванные пенти и внутренность бархатных штанов в качестве доказательств ее блядства он не может. Пенти могли быть разорваны до этой ночи, она имела право надеть под штаны разорванные пенти, и сперма могла оказаться старой его собственной спермой. Ведь Наташка надевала бархатные брюки и до этого. А знакомых в криминальной лаборатории у него не было.

Одевшись и выпив кофе, он пришел в ливинг-рум и решительно коснулся ее плеча под пледом:

— Наталья, ты не могла бы перейти в спальню, пожалуйста?

— Угу… — промычала она и, высвободившись из тряпок, голая и неожиданно худая, ушла в спальню.

«Как драная кошка!» — брезгливо подумал он, проследив за ее ногами в синяках, уходящими от него.

Она встала в пять часов. К тому времени он уже закончил писать. Работать ему было труднее, чем обычно, и он клял себя за то, что выпил