Латем снова включился в диалог:

— И тогда вы с ней в первый раз переспали?

Рот Кендрика скривился:

— Нет. В первый раз это случилось за несколько месяцев до того, вскоре после первой нашей встречи. Я был для Сабины средством удовлетворения собственных потребностей. Ну, да это неважно.

— А вы могли бы описать того человека, что пришел тогда в бар вместе с мисс Мельес? — спокойно поинтересовался Макриди.

Кендрик глубоко вздохнул:

— Это трудно. Неопрятные волосы. Такие, знаете, крысиные хвостики. Кажется, темный шатен, но сложно сказать из-за грязи. По-моему, довольно высокий. Примерно метр восемьдесят. Худой. В тот вечер было тепло, но на нем было толстое шерстяное пальто, это я запомнил. Он был какой-то резкий, угловатый — руки и ноги находились в постоянном движении, как у людей, которые постоянно торопятся, но при этом выглядел сосредоточенным, а ведь так не бывает, если действительно торопишься.

— Вы не обратили внимание на цвет его глаз?

— Точно не скажу, но кажется, темные. Он один раз взглянул на меня, когда я перешагнул через его вытянутые ноги по дороге в туалет. Темные глаза, бледное лицо — боюсь, я вряд ли смогу сказать больше.

— И вы никак не можете вспомнить его имя?

— Я пытался сделать это. И чем глубже я погружаюсь в воспоминания, тем больше уверен: Сабина не называла его имя.

— Спасибо, мистер Кендрик, — решительно произнес Макриди, прерывая Латема, который готов был задать новый вопрос. — Если вы припомните еще что-то про этого человека или что мисс Мельес о нем говорила, прошу вас, немедленно дайте нам знать. А теперь можем мы подняться наверх и поближе рассмотреть ваши сады?

Кендрик словно бы на мгновение заколебался, прежде чем тронуться с места. Потом ссутулился и уставился на стол. Макриди решил поторопить его:

— Мистер Кендрик? Вы еще что-то хотите сказать? Что-то вспомнили?

— Пожалуй. Но не исключено, что я ошибаюсь, учтите это. Память иногда выкидывает странные штуки, правда? А мне задавали столько вопросов, что иногда я уже не уверен… Впрочем, ладно. Сабина сидела с тем парнем вон там. — Он указал на скамью в дальнем конце комнаты. — Они были увлечены беседой, но говорили негромко. Я собирал стаканы, так что проходил мимо них, чтобы взять посуду с соседнего столика. И вот что: я тогда отчетливо слышал их голоса, но не мог распознать слова. Я еще подумал, что они говорят по-испански.

Иногда Странник просыпался по ночам, разбуженный внутренним голосом. Порой этот голос был частью сна, но так случалось далеко не всегда. На этот раз он слышал его так ясно, что сразу проснулся, однако слова разобрать не удалось. И это его встревожило. Странник сел и спустил ноги с кровати.

— Что? — спросил он. — Что?

Голос замер где-то в темноте, выжидая.

Он натянул джинсы и куртку, сложил все необходимое в сумку, повесил ее на плечо и вышел.

Снаружи воздух был почти неподвижен, а мир стал больше, словно небеса раздулись над громадами пустующих складских строений. Шаги Странника сначала были тихими и спокойными, но постепенно темп их нарастал, пока он не достиг улицы Бороу-Хай, где припозднившиеся выпивохи постоянно сбивались с тропы и брели неизвестно куда, поддерживая друг друга. Он пошел следом, приноравливаясь к ритму их шагов.

— Эй, кто там, позади?

Один из мужчин оглянулся, высвобождаясь из объятий приятеля. Следующий его шаг эхом отозвался в проходе.

— Кто там?

Второй пьяница, одурманенный спиртным, едва не упал и успокаивающе пробормотал что-то вроде:

— Да никого там, эй ты, стар болван. Никого, грят те.

Они двинулись дальше, продолжая брести к далекой цели. Странник ступал совсем легко, прислушиваясь к шарканью ног идущих впереди мужчин и придерживаясь того же темпа, но когда они вышли на улицу Сент-Томас, эхо опять разоблачило его присутствие: оно звучало из всех пустых глазниц незаселенных домов.

— Я же говорил, — раздался скрипучий голос с нажимом на отдельные слова. — Я спрашиваю тебя, что там за чертов ублюдок? Где, черт тебя…

Странник появился перед ними на мгновение, улыбнулся и снова скрылся из вида.

— Дьявол! Кто это был? Ты его видел? Это чертов дьявол, вот кто! Клянусь тебе, я видел чертова дьявола!

Второй пьяница не способен был произнести хоть что-нибудь членораздельное, но задрожал и забормотал, хватаясь руками за грудь.

Странник продолжил свой путь. Три часа ночи. Лондон бодрствует двадцать три часа в сутки, но теперь наступил тот единственный час, когда город замирает. Он мог свободно брести посередине Лондонского моста, между Саутаркским кафедральным собором и церковью великомученика Магнуса в приглушенном свете фонарей и глядеть в темную воду. Немало людей умирало в Лондоне по самым разным причинам, но самой простой была гибель в темной воде. Странник снова мог различить месиво, своего рода суп из трупов там, в глубине, но его это больше не интересовало. Граница между жизнью и смертью должна быть яркой, как пламя, она должна реветь и сверкать, чтобы глаза насладились этим зрелищем, а уши насытились звуком. Он миновал монумент Великому пожару. Напоминание о прошлом. Но для Странника это не было прошлым. Он отчетливо видел вокруг огненный ад переулка Пудинг, пепел, летящий по воздуху, словно стаи мотыльков. Огонь — более мощная смерть, чем вода, но жизни лучше забирать по одной, хотя и непрерывной чередой, при каждом удобном случае. Таким образом, будет видно, как ужас переходит от одного человека к другому.

Странник мог проходить сквозь время, а мог двигаться в одном временном слое. Шаг за шагом. Шаг за шагом от Грейсчёрч до Бишопсгейт, потом вверх по Бишопсгейт, повторяющей контуры древней городской стены. От дома к дому, мимо все слышащих стен, готовых принять того, кто войдет.

Но ему нужно было совсем другое.

На улице Брашфилд, повернув на восток, Странник оказался возле заброшенных магазинов и домов, пустые лики которых тянулись по обеим сторонам: здесь, на границе между двумя мирами, все пришло в упадок. На ином берегу те, кто знал, как выжить на отравленной земле, уже не были владельцами лавок и магазинов. Впереди маячило массивное тело церкви Крайстчерч, ее шпиль тянулся в пурпурное небо, а плечи кровли охватывали более скромные строения, сгрудившиеся вокруг. Однажды он слышал историю о постройке этой церкви. Говорили, что фундамент ее уходил в чумную яму, где остались безымянные тела умерших, а при постройке шпиля сорвался и разбился насмерть сын каменщика. Поворот.

В конце Брашфилд проезжая часть была усыпана капустными листьями и другими остатками овощей. Здесь неподалеку Спиталфилдский рынок. На тротуар падал свет из «Десяти Колоколов».[4]Он приблизился к остановке на улице Ханбери. Здесь не горели фонари, и темнота сгущалась слоями между землей и контурами крыш тесно стоявших домов.