уничтожая соперников, в конечном итоге привели к упадку этой модернизированной группы. В то время, когда миллионы афганцев стали беженцами, а государственная система образования рухнула, сельские медресе остались практически единственными образовательными учреждениями, доступными новым поколениям пуштунских мальчиков.

Запад мало что сделал для предоставления беженцам какого-либо другого образования, оставив поддерживаемые ближневосточными донорами медресе фактически монополистами в своей области. Подъем движения «Талибан» произошел, когда первые представители новой волны студентов медресе завершали религиозный образовательный процесс, точно так же, как коммунистический государственный переворот (вызвавший исламистское сопротивление) совершился примерно через двадцать лет после массового расширения государственной системы образования. Крах государственной администрации и общинного руководства также повысил во многих местах значение мечетей, а также мулл и талибов, которые их обслуживали.

Сеть медресе создавала среди представителей потенциальной новой элиты систему коммуникаций, в то время как другие институты разрушились. Но муллы потеряли связи с местной экономикой и обществом, в которых доминировали землевладельцы, ограничивающие их власть. И государство, и сельская экономика, поддерживающие племенных лидеров, рухнули. Улемы были предоставлены самим себе – как в изгнании, так и в самом Афганистане, где доминировали полевые командиры, – ив результате оказались более обездоленными и более экстремистски настроенными. В изгнании они также оказались связанными с международными сетями, как политическими, так и экономическими, включая пакистанские политические партии и спецслужбы, а также арабских исламистов, которые помогали джихаду.

Отношение талибов к государству и реформам – это не продолжение какой-то неизменной «традиции», а результат их собственной травмы, связанной с лишением корней, когда государство, в котором доминировала иностранная идеология, разрушило страну во имя прогрессивных реформ. Иностранная помощь, коммерческое сельское хозяйство (опиум) и контрабанда на большие расстояния предоставили этой недавно возникшей вооруженной элите возможность мобилизовать ресурсы для прямого осуществления властных полномочий, что раньше было ей недоступно. Сеть мечетей также позволила ей проникнуть в общество.

Доминирование в стране этой ранее маргинализированной группы изменило модель социальной, политической и экономической бифуркации, возникшей при королевском правлении и развившейся при коммунистах. При этих режимах иностранная финансовая и военная помощь позволила урбанизированной элите изолировать себя от сельской местности и создать параллельное общество, опирающееся на модернизированные – по крайней мере, внешне – институты. Однако при талибах иностранная помощь позволила их сети, базирующейся в афганских сельских районах и поселениях беженцев в Пакистане, контролировать столицу, обратив вспять реформы прошлых десятилетий. Уничтожение государства и свертывание программы развития и реформ, которую оно проводило при нескольких правительствах, означали прекращение нерешительной эмансипации городских женщин посредством указов, издаваемых проводящими модернизацию лидерами-мужчинами.

Хотя руководство таким государством, осуществляемое улемами, было беспрецедентным, лежащая в его основе структура воспроизводила исторически закономерную модель. В государстве доминировала небольшая солидарная группа пуштунов, в данном случае кандагарских мулл (а не мухаммадзаев), зависящая от иностранной помощи и облагающая налогами коммерческое сельское хозяйство, в основном производящее незаконные наркотики, а не каракульских овец и хлопок, а также внешнюю торговлю, представляющую собой в основном контрабанду, а не экспорт природного газа.

Социальная сеть элиты, лежащая в основе коалиции, состояла из кандагарских мулл, тех, кто учился в одних и тех же медресе в Пакистане и Афганистане и участвовал в джихаде. Мулла Омар и все члены Верховной шуры, кроме одного, были пуштунами из Кандагара[11]. Кабульская шура также была преимущественно кандагарской, но включала в себя некоторое количество восточных пуштунов, несколько человек, говорящих на персидском языке, и по крайней мере одного узбека. Все без единого исключения являлись суннитскими муллами, обучавшимися в частных медресе. Следовательно, движение имело четко выраженный этнический и региональный характер, без каких-либо намерений его лидеров создавать именно такое движение, и потому оно получило поддержку со стороны тех, кто стремился к созданию пуштунского этнического движения, способного управлять Афганистаном.

Основные лидеры «Талибана» являются последователями деобандизма. Последний обязан своим названием индийскому городу Девабанд (Деобанд), в котором в XIX в. было основано знаменитое медресе, где это движение развилось на основе консервативных реформаторских идей, имевших хождение среди индийских мусульман. Деобандизм отвергает все формы иджти-хада – использования разума для создания нововведений в шариате в ответ на новые условия, – возрождение которого является ключевым элементом платформы исламских модернистов. Они выступают против всех форм иерархии в мусульманской общине, включая трайбализм или королевскую власть; они также стремятся исключить шиитов из участия в государственном управлении и придерживаются ограничительного взгляда на социальную роль женщин. Все эти характерные черты индийских и пакистанских деобандистов существуют и среди афганских талибов, причем в гиперболизированных формах [Rashid 2000; Metcalf 1982].

Поддержка, которую талибы получили от Пакистана, позволила им укрепить свое положение. Пакистанские военные обучили (или переподготовили) их, создав военную организацию, готовую к серьезным операциям. Талибы также получали помощь от пакистанских религиозных сетей. В частности, один мавлави (исламский ученый высшей квалификации) из Карачи, муфтий Абдул Рашид Лудхианви, автор книги «Повиновение эмиру», руководства по управлению боевой организацией, помог им разработать систему, которая подавляла трайбализм и сети покровительства более эффективно, чем любая другая структура в Афганистане[12].

Какова была цель талибов?

Как утверждают основатели движения «Талибан», начальной целью, мотивировавшей их к объединению в вооруженную группу, было устранение полевых командиров и преступников, которые грабили Кандагар. Средством борьбы против них избрали соблюдение шариата. У талибов не было никакой политической доктрины кроме введения в действие законов шариата в том виде, в каком они их понимали. Они говорили о существовавшей в Афганистане традиции, согласно которой в периоды смуты студенты, то есть талибы, выходили из стен медресе, восстанавливали порядок и исламские законы, помогали новому правителю прийти к власти, чтобы обеспечить справедливость путем соблюдения шариата, а затем возвращались в медресе. В 1994–1995 гг., когда движение только формировалось, некоторые талибы говорили о необходимости возвращения Захир-шаха, который в то время жил в Риме. Сообщалось, что мулла Омар впоследствии сказал, будто у них не было намерения править; они собирались только восстановить закон и порядок, чтобы править мог кто-то другой, но затем обнаружили, что кроме них больше никого нет… (эта часть высказывания кажется немного неискренней).

Обеспечение безопасности в городах и вдоль дорог стало благом для торговли, что также совпало с целью внешней политики Пакистана открыть маршрут из Кветты в Центральную Азию. В результате талибы получили взносы от ассоциаций афганских торговцев в Пешаваре и Кветте. Операции талибов значительно снизили транспортные расходы, и торговцы были готовы поделиться с ними частью своей прибыли, дабы получить гарантию, что дороги по-прежнему будут открыты и безопасны [Ahmad 2017].

Мулла Омар принял публичное решение превратить движение «Талибан» в правительство в апреле 1996 г. Он созвал