Хан очнулся не сразу, постепенно в слух проник шелест дыхания Мирины. Он разомкнул до этого наглухо сплетенные пальцы и вышел, ощущая, как весь выжат ею до капли. Он никогда не позволял ничего подобного своим наложницам, всегда прежде всего первым брал свое. В постели он никогда не показывал предела своего наслаждения, которого в полной мере, до такой глубины, достиг с Сугар. Такого яростного взлета и сладостного изнеможения он никогда не испытывал ни с одной из искусных в любовных утехах наложниц, ни одна не доводила его до такого опустошения, очищения, испепеляющего его изнутри. Мирина вызывал в нем безумный голод с того мига как нашел ее в лесу, как припал к холодным от мороза губам, как заглянул в этот твердый, будто подернутый инеем прозрачный лед глаз. С того мига он воспламенился вожделением, уничтожавшим его изнутри. Он жаждал отогреть этим огнем ее. Он этого достиг. От этого осознания Вихсар чувствовал себя неправильно хорошо. Слишком.

Сугар пошевелилась, уткнувшись в его плечо, охватила шею. Жемчужная кожа блестит в свет огня, волосы налипли на грудь и плечи, хан огладил ее покрывшуюся испариной спину.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, когда горло окрепло, приобретая возможность издавать звуки, пропуская почти болезненные спазмы.

Ладони Мирины переместились с шеи хана на плечи, возвращая новый приток сил — он слишком долго жаждал, чтобы эти руки прикасались к нему так, ласкали так, дарили тепло и нежность именно так. Края губ Сугар приподнялись в ослабленной улыбке.

— Хорошо.

Дыхание давило на грудь от этой хрупкой робости, которая зачастую раздражала в других, но не в ней. С Сугар ему хотелось делить воздух, сейчас, когда она носит ребенка под сердцем. Его ребенка.

Вихсар потянулся за тканью, накрывая ею княжну, прижимая к себе теснее. Сейчас ни о чем больше не хотелось думать: ни о войске воличей, что сидят по ту сторону кряжа и точат мечи, готовые в любой миг ринулся грозной волной, ни о том, что с Сугар придется расстаться, на время ли, на совсем — об этом не хотелось ему думать, только смотреть в морозный узор ее голубых глаз, чувствовать трепет ее разгоряченного после длительного соития тела, ощущать льняную мягкость волос на своей коже, вдыхать сладко-горький аромат, водить пальцами по сухим, налившимся малиновым соком губам, снова пить их сладость припадая в поцелуе, задыхаться от прокатывающихся по телу тяжелых огненных волн желания, пьянеть от того чувства, что она рядом с ним. Его, и ничья больше. Целиком. И телом, и душой. Мирина прижималась к его боку животом, там, где билась еще одна жизнь. Вихсар, стиснув зубы, откинулся на постель и закрыл глаза, отвергая раздиравшую на части тревогу, погружаясь в тепло, в несмелые, усталые объятия Сугар.

— Давай уйдем вместе, — заговорила она тихо.

Вихсар провел ладонью по ее спине укрытой тканью, открыл глаза, уставившись в верхушку потолка. Княжна ждала ответа, Вихсар чувствовал на себе ее взгляд.

— Нет, Сугар.

Мирина перестала дышать и замолкла.

— Они отступят, если мы уйдем, — попыталась она настоять.

— Я сказал тебе свое решение, ты должна исполнять его, — ответил резко хан, хоть не хотел того, и лежать стало невыносимо — как на ножах. Он нахмурился и резко поднялся, прошел к очагу, потянулся за поленьями кидая их в сердцевину очага.

Мирина молчала, он не хотел сейчас на нее смотреть, не смог бы оставаться спокойным, видя в ее глазах то, что могло сейчас отравить его душу. В груди будто дикий табун пронесся, беспощадно втаптывая его в землю, ломая кости — бессильный перед ее чувствами, которые, как бы он ни желал, не смог изменить.

Глядя, как занимается пламя, Вихсар повел лопатками, разминая плечи. Усталость имеет свойства накапливаться и давать о себе знать не в то время. Каждая мышца сейчас горела, и тело требовало отдыха — в последнее время он мало спал, эту ночь и вовсе не сомкнул глаз, наблюдал за сном Мирины, мысли бушевали, желание тлело в нем при виде, как подрагивают ее ресницы, и тени под ними колыхались от беспокойного сна, он наслаждался тем, как прижимается она к его боку, обхватив пояс, Сугар, которая вчера стала его хатан. Княжна Мирина, которая однажды встретилась ему на пути и изменила его судьбу. Теперь волнуется. За него ли? Знать бы. Вихсар подумал о Садагат, ощутив острую потребность переговорить со знахаркой, услышать какие-то ответы. Сомнения вгрызлись в него, как голодные волки в добычу, терзая сердце на ошметки — одни только алые реки в глазах и ярость, и дикая безутешная ревность, снедавшая его изнутри.

И эти глаза — когда он открыл ее лицо — такие чистые, яркие, как степь в ясный весенний день. Вихсар понимал, как глубоко она засела в сердцевину его существа, что теперь вырвать можно разве только с плотью и жилами. Только не смотреть сейчас ей в глаза — не видеть в них другого мужчину — это его смерть. И знал бы княжич из Явлича, что убить хана сможет не мечом вовсе, а…

В голову словно плугом врезались слова Арьяна — спросить Мирину о том, желает ли она остаться с ним. Этот вопрос грузом ворочался на языке, норовя сорваться с уст, горчил и жег небо, наполняя глубины сердца соком яда. Если она выберет его, это не избавит его от мук, и ее тоже, он не даст ей свободы — он пойдет и убьет этого ублюдка, распорет глотку за одно только то, что она предпочла его, она не станет от этого счастливей, а он найдет избавление в смертельном бою. Нет, он не станет ничего спрашивать, уж лучше гореть от неведенья.

Но как бы ни отгораживался, ни гнал прочь мрачные мысли, ревность стянула путами, безжалостно словно тащила через высушенную солнцем степь, не давая ни глотка воды, ни отдыха. Ревность меняла его, превращая в ожесточенного зверя, озлобленного и свирепого.

Вихсар задышал глубоко, ощущая, как застилает его ум пелена и сам он весь каменеет. Ревность сковывает в цепи, так что сердце начинает драть бороздами боли, дробить на часть грудь.

Мирина пошевелилась. Прикрываясь тканью, подошла тихо. Вихсар извернулся, рванул ее на себя, обхватив за пояс, сковал затылок и страстно впился в ее губы, не позволяя говорить. Не ожидая того, княжна охнула только, подчиняясь его безудержным порывам.

— Он хочет забрать тебя, — прошипел хан сквозь зубы в горячие губы княжны, — но ты — моя, и я хочу, чтобы ты заклеймила это на своем сердце. Ты — моя, Сугар, — он вновь захватил ее губы. Терзая.

И когда понял, что своим яростным пылом пугает ее, отстранился резко, слыша, как она дышит часто и тяжело, упираясь в его грудь ладонями. Беспомощная растерянность в глазах княжны отрезвила разом. Вихсар, сотрясаясь, выпустил ее из стальных тисков. Шуршание ткани — Мирина мягко прильнула к нему, прижимаясь щекой к его спине. Вихсар закрыл глаза. Это просто пытка какая-то. Хан напрягся весь до боли в мышцах, до скрежета зубов.

— Я боюсь, — сдавленно прошептала она, оплетя его пояс руками.

Он проклял себя за эту тупую глупую злость. С Сугар он не должен так поступать. Поклясться, что никогда не причинит ей боли.

— И не хочу смертей. Крови ничьей не хочу, — приглушенно сказала она и замолкла. Надолго. Так и стояла, прислонившись к нему, уставшая и напуганная.