Но была одна звезда, на которую я не смотрела. Вега из созвездия Лиры».

«30 мая, 19

В этот вечер, когда я писала новый рассказ и добралась до кульминации, пришла тетя Элизабет и сказала, что хочет, чтобы я прополола грядку с луком. Так что мне пришлось отложить перо и спуститься в огород. Но человек может пропалывать лук и одновременно думать о чем-нибудь совершенно чудесном. Какое счастье, что нам не всегда приходится вкладывать душу в работу, которую выполняют наши руки, а иначе у кого осталась бы хоть малая толика души? Так что я полола грядку, а в воображении блуждала по Млечному Пути».

«10 июня, 19

Вчера вечером мы с кузеном Джимми чувствовали себя убийцами. Да мы и были убийцами. К тому же убийцами младенцев!

В этом году урожай на клены. Похоже, проросло каждое семечко, упавшее с клена этой весной. На лужайке перед домом, в новом и старом саду — повсюду сотнями проросли крошечные клены. Разумеется, их пришлось повыдергать. Никак нельзя было позволить им вырасти. Так что вчера мы весь день выдергивали их и чувствовали себя такими подлецами и преступниками. Милые крошки! У них есть полное право расти и со временем превратиться в большие, величественные, великолепные деревья. Кто мы такие, чтобы лишать их этого права? Я застала кузена Джимми в слезах — он плакал из-за отвратительной необходимости уничтожить эти юные жизни.

— Я иногда думаю, — прошептал он, — что это неправильно, не давать вырасти тому, что растет. Я так и не вырос… в том, что касается моей головы.

А ночью я видела ужасный сон: меня преследовали тысячи негодующих призраков молоденьких кленов. Они толпились вокруг меня, подставляли мне подножки, били меня своими веточками, душили меня своими листьями. Я проснулась, с трудом хватая ртом воздух, испуганная почти до смерти, но с великолепной идеей для рассказа „Месть дерева“».

«15 июня, 19

Сегодня днем я бродила с ветром по душистым травам на берегах пруда и собирала землянику. Я люблю собирать землянику. Это занятие для вечно юных. Боги могли бы собирать землянику на высоком Олимпе без всякого ущерба для своего достоинства. Королева… или поэт согласились бы поклониться ей, и нищий имел бы такую честь.

А в этот вечер я сижу здесь в моей любимой старой комнатке, с моими любимыми книгами и картинами, с моим милым маленьким окошком, стекло которого так забавно искажает пейзаж, и мечтаю. За окном — нежные, душистые летние сумерки, и малиновки зовут друг друга в роще Надменного Джона, и тополя ведут загадочные речи о давно забытой старине.

В конце концов, этот старый мир совсем не плох и люди в нем тоже не так уж плохи.

Даже Эмили Берд Старр порой довольно славная, не совсем та неискренняя, непостоянная, неблагодарная извращенка, какой она представляет себя после полуночи, не совсем та одинокая, всеми забытая девица, какой она воображает себя в бессонные ночи, не совсем неудачница, какой она с ожесточением называет себя, когда три рукописи возвращаются одна за другой. И не совсем трусиха, какой она чувствует себя, когда думает о том, что Фредерик Кент приедет в июле в Блэр-Уотер».

Эмили читала у окна своей комнаты, когда услышала эти звуки… Читала странное стихотворение Элис Менелл[41]«Письмо от девушки к самой себе в старости», отзываясь странным трепетом на таинственное пророчество. За окном на сад Молодого Месяца опускался сумрак, и из этого сумрака неожиданно отчетливо донеслись три нотки — две короткие, высокие и одна длинная, низкая… давний сигнал, которым Тедди так часто вызывал ее в сумерки в рощу Надменного Джона.

Забытая тут же книжка соскользнула на пол. Эмили, чуть побледневшая, встала, широко раскрыв потемневшие глаза. Неужели Тедди здесь? Илзи должна была приехать в этот вечер, но Тедди ждали лишь на следующей неделе. Неужели это ошибка? Игра воображения? Какой-нибудь случайный свист малиновки…

Свист раздался снова. Она знала — как знала с самого начала, — что это свист Тедди. Не было другого такого звука в мире. И она так давно не слышала его. Тедди там… ждет ее… зовет ее. Должна ли она пойти к нему? Она тихонько рассмеялась. Должна ли? У нее нет выбора. Она не может не пойти. Гордость не могла помешать ей… горькое воспоминание о том вечере, когда она напрасно ждала его сигнала, не могло остановить ее. Страх, стыд, все было забыто в безумном восторге того мгновения. Не дав себе времени вспомнить о том, что она Марри, и лишь урвав мгновение, чтобы бросить взгляд в зеркало и убедиться, что креповое платье цвета слоновой кости очень ей к лицу — как это удачно, что она случайно надела это платье! — она слетела по ступенькам лестницы и бросилась в сад. Возле тропинки, ведущей в рощу Надменного Джона, в великолепной, таинственной тени громадных старых елей стоял Тедди, без шляпы, улыбающийся.

— Тедди!

— Эмили!

Ее руки оказались в его руках. Ее сияющие глаза смотрели в его глаза. Юность вернулась. Все, что когда-то делало жизнь чудесной, сделало ее чудесной вновь. Они снова были вместе после всех этих долгих, томительных лет отчуждения и разлуки. Не было больше никакой робости, никакой скованности, никакого ощущения перемены или страха перед ней. Они снова могли быть детьми. Но детству были неведомы ни это бурное, вздымающееся в груди сладкое чувство, ни эта самозабвенная покорность. О, она принадлежала ему. Его слово… взгляд… тон — все говорило о том, что он по-прежнему был хозяином ее сердца. И неважно, что потом, в более спокойном расположении духа, ей, возможно, не совсем понравится быть такой беспомощной, покоряться чьей-то власти. И неважно, что завтра она, возможно, пожалеет, что побежала так быстро, с таким горячим чувством в душе, без всяких колебаний, чтобы встретиться с ним. В этот вечер важно было лишь то, что Тедди вернулся. Все остальное не имело никакого значения.

Однако внешне их встреча не выглядела встречей влюбленных. Они встретились всего лишь как старые добрые друзья. Было много такого, о чем надо было поговорить, и такого, о чем помолчать вместе, пока они расхаживали взад и вперед по садовым дорожкам и пока звезды смеялись над ними в темноте… намекая… намекая…

Только об одном они не заговорили — о том, чего Эмили боялась. Тедди не упомянул о таинственном видении на лондонском вокзале. Как будто ничего такого никогда не было. Однако Эмили чувствовала, что именно случившееся в тот день снова соединило их после долгого взаимного непонимания. Конечно, лучше промолчать, ведь это было нечто мистическое, один из секретов богов, о котором не следует говорить вслух. Конечно, лучше забыть, ведь дело сделано и Тедди остался в живых. И все же — так уж неразумны мы, смертные! — Эмили испытывала нелепое разочарование оттого, что он обошел эту тему молчанием. Разумеется, ей не хотелось, чтобы он говорил об этом. Но если это для него что-то значило, то разве не должен был он об этом заговорить?