– И ты молчала?

– Я? Да я только пару дней назад узнала! Она ж, как партизанка, никому ни слова, ни намека даже! Все пыталась доказать, что самостоятельная… додоказывалась. – Машка таки закашлялась и, бросив окурок на землю, раздраженно наступила на него ногой. – Думаешь, я злорадствую? Или завидую? Да мне ее эксперименты вот где сидят, – она провела ребром ладони по горлу. – Я боюсь, что Дед ее прибьет… или не Дед. Нервы у нашей девушки стальные, и фантазия богатая.

– В смысле?

– Игорь, ну ты ж не тупой, – Машка перешла на шепот. – Ну подумай, теперь ее все жалеют, Дед от испуга надышаться не может, простит и квартиру, и авантюру… и денег даст.

– Ты хочешь сказать… – предложение выглядело настолько бредовым, что в голове не укладывалось.

– Я хочу сказать, что на нее очень удачно напали. И спасли тоже удачно. В самый, так сказать, последний момент… красиво, почти как в кино. Только, Игорь, в жизни, как в кино, не бывает…

Из щели между досками выползла черная жужелица и, настороженно пошевелив усами, поспешила спрятаться обратно.

И голова снова разболелась, наверное, от дыма… у Машкиных сигарет отвратительный запах.

Страшно. До чего же страшно. Темнота прорисовывает рельефы, выпускает звуки на волю, населяя окружающий мир голосами, в коих нет ничего человеческого. Хрустнула под ногой ветка, будто вскрикнул кто-то, в ответ из глубины сада застонала, заплакала птица, капля воды громко разбилась о зеркало лужи.

Что она делает? Господи, если матушка узнает… или отец… или кто-нибудь. Безумие. Еще не поздно вернуться, отступить, Дмитрий поймет, но… Настасья не была уверена, что, вернувшись, поступит правильно. С точки зрения приличий и морали – безусловно, но сердце-то стучит, рвется, жаждет любви, чтобы, как звезда, сорвавшись с небосклона белым огнем, упасть в его ладони. Вот он, шанс вырваться на волю из душной клетки условностей, и нужно-то всего-навсего немного смелости, ведь прежде, бывало, не раз и не два Настасья представляла, как убегает из дому, делает нечто невозможное и прекрасное, отчего все вокруг замирают в ужасе и восторге.

Узнай маменька, восторг вряд ли испытает, скорее ужас. Задетая ненароком ветка обрушила на Настасью холодный дождь, а высвеченные луной тени змеями расползлись в стороны.

Дмитрий сидел в беседке, прислонившись спиной к влажному дереву, и Настасья поначалу решила, что он спит, и даже обиделась – столько страху перетерпеть и…

– Звезде достало смелости прийти? – Тихий голос Коружского великолепно вписывался в мягкую тишину ночи. – Надеялся, но с каждой минутой надежда таяла. А ты пришла.

– Пришла, – страх с новой силой вспыхнул в душе, подгоняя и без того неспокойное сердце. Бежать и немедля, пока не поздно, пока… Настасья сделала шаг навстречу. Еще один, по белой дорожке, вычерченной лунным светом на полу.

– Доверчива.

– А разве это плохо – доверять кому-то?

– Смотря кому, – отозвался Дмитрий.

– Вам…

– Не знаю. Порою сам себе не верю и не могу понять, будто проклятье какое-то тяготеет, живешь, другие думают, что счастлив, ведь у тебя есть все: деньги, имя, положение… свобода. С одной стороны, я более свободен, чем тот, кто денно и нощно вынужден работать, чтобы прокормить семью. С другой… будто в клетке заперт, вызолоченной, связанной из пут приличий и условностей, поддерживаемой строгими правилами, преступить которые невозможно. С третьей… я сам не ведаю, чего желаю, может, оттого все и кажется таким унылым?

Настасья слушала, каждое слово было отблеском ее собственных бед, которые сестра, да и маменька, почитали надуманными, не понимая и не пытаясь понять.

– И звездам тесно на земле. – Дмитрий взял ее руку и стянул перчатку, прикосновение кожи к коже было обжигающе-непристойным и… чудесным.

– Ваш страх – голос благоразумия, позволяющего выживать и приспосабливаться к тому миру, в котором суждено было родиться. Ваше желание вырваться из этого мира – безумно, но вы здесь, со мной, наперекор всему. Еще есть время убежать… выбрать.

– Я… я выбрала. – Настасья попыталась унять дрожь в коленях. И все не то, не так, в голове сумятица, а тело плавится истомой, будто лунный свет, проникший в кровь, взбудоражил, вызвал к жизни нечто такое, глубинное, страшное, но родное, живущее на самом дне Настасьиной души. И мысли о приличиях тонули, оставляя место ощущению грядущего чуда.

– Выбор – это мало, – губы Дмитрия, коснувшись пальцев, скользнули вниз, через ладонь по линии судьбы, к запястью. – И бесконечно много, я вот никогда не умел выбирать… вы снова боитесь, отпустите душу из клетки, позвольте себе быть собой, хотя бы в эту ночь. Я обещаю, что не причиню вреда.

В дом Настасья вернулась задолго до рассвета, быстро, но тихо поднялась в комнату и, раздевшись, нырнула под одеяло. Душа пела от счастья, и тайна делала это счастье более острым… настоящим. Оказывается, как мало надо… позволить себе быть собой, ответить поцелуем, прикоснуться к его лицу, губам и смугло-красной коже, ладонью провести по жестким волосам, вдыхая запах…

На прощание Дмитрий сказал, что у нее есть еще время подумать и, возможно, лучше, если у нее не хватит решимости дойти до конца… Настасья не понимала, что стоит за этими словами, наверное, нечто в крайней степени постыдное, но уже решилась. Ей и раньше было тесно в мире установлений и правил, а теперь и подавно.

Она ведь любит и верит… и у нее хватит смелости выпустить душу из клетки. Она уже ее выпустила.

Левушка сам вызвался провести Петра к развалинам старой церкви, еще вчера, когда тот подвез домой и сказал, что нужно будет осмотреть место преступления, а Левушка взял и про церковь рассказал, и про поместье тоже, и легенду, от Любаши услышанную. Сегодня же, вспоминая, удивлялся и немного стыдился собственной откровенности с незнакомым, по сути, человеком, но стыд стыдом, а дело делом.

Спускались по тропинке медленно, вроде как приглядываясь, изучая. Отчего-то Левушке казалось, что на траве непременно останутся красные пятна крови, но ничего подобного не увидел. Или попросту проглядел?

Вот на самой поляне, там, где лежала Любаша, пятно имелось, темное, почти черное, похожее не то на мазут, не то на краску, хотелось потрогать его рукой, чтобы убедиться в реальности, и Левушка отошел на другой край поляны, подальше от искушения.

Петр долго ходил, приглядывался, фотографировал… материл кого-то… наверное, эксперта, который по правилам должен был приехать, но не приехал. Данный факт являлся серьезным нарушением, но о нарушениях не думалось. Левушка гадал, прилично ли будет наведаться в больницу и очнулась ли Любаша.

– Вы туда ходили? – поинтересовался Петр, остановившись у вытоптанной вчера дорожки. Сломанные стебли пожухли, привяли и первой едва-едва появившейся желтизной обозначили проход в плотной стене зелени. – И что там?