«Где она, по-вашему?» – снова спросила Париса.

«Не знаю», – повторил он.

Правда, на сей раз в ином тоне. Париса не увидела четкого ответа в голове у Атласа, потому как ничего конкретного он сказать не мог. Но при этом он знал нечто, чего даже ему, Атласу Блэйкли, Хранителю Александрийского общества, маленькому человечку, знать не полагалось: произошло колоссального масштаба предательство. Попытка запечатать брешь в чарах обошлась ему очень дорого, и пострадал он не только физически: нечто внутри него навсегда изменилось, оборвалось, безвозвратно пропало.

Атлас Блэйкли что-то утратил, это Париса понимала четко. Нечто сродни цели в жизни, не сильно отличающееся от страсти, только возвышенной, более пламенной и чистой, нежели просто счастье или радость.

То, куда пропала Либби Роудс, было вопросом несущественным, его оттенял другой, гораздо крупнее, – о том, что знает Атлас. Обо всем, что он знает. Атлас был планетой, выброшенной с орбиты, утратившей ось.

Вот зачем ему потребовались Тристан или нечто, совершенное им: дабы вновь обрести статическое равновесие. Там, где Атлас оказался бессилен, на помощь пришел Тристан. И вот Атлас снова набрал силу вращения, разогнался. К Парисе он пришел, утратив нечто такое, что некогда определяло само его бытие, его самого. Уже неважно, что она знает и видит, ведь у Атласа есть Тристан. Его орбита переменилась.

Где-то посреди исполинского вихря Атласовых мыслей вертелось именно то, зачем Париса пришла. Обрывки бесед, перешептываний. Где сейчас Либби Роудс? Пропала, став жертвой грехов Атласа Блэйкли. Париса уловила кусочки мысли, обрывки воспоминаний, трепещущие, словно крылышки, торчащие нити. Тогда она ухватилась за растрепанные кончики и сделала то, что умела лучше всего.

Потянула.

«…чертовы книги…»

«…умерло. Да здравствует Общество…»

«…дело сделано?..»

«…знает, как голодать…»

«…мы с тобой, давай…»

«…пременно оба нужны тебе…»

«…погибает, природа создает новую…»

«…Общество умерло…»

«…значит, ты что-то нашел? Я думал…»

«…давай создадим новый…»

«…Атлас, ты не…»

«…мы с тобой, давай возьмем дело в свои руки и…»

«…станем богами».

Париса ахнула и отпрянула. Найдя ответ, она нарушила границы. Она это знала, и Атлас знал.

– Выходит, наше краткое перемирие закончено? – как бы извиняясь, пробормотала она.

– Прощайте, мисс Камали, – явно не принимая извинений, сказал Атлас.

Зная, что он даже не взглянул ей вслед, Париса вышла из кабинета. При этом на ее губах, как ни странно, играла победная улыбка.

– Чувствую, скоро увидимся, Роудс, – сказала она в пустоту и, покачав головой, беззаботно пошла прочь по коридору.

Либби

В последнее время Либби Роудс спала так, как ей раньше не приходилось. Что с ней? Видимо, дело в окружении. Прохладные простыни и полное отсутствие дел так и шептали: приляг, отдохни в этой темной, как пещера, комнате. Или же дело в том, что бывший парень похитил ее, предал и, похоже, оставил умирать. Кто его знает.

Сон стал для Либби как доза для наркомана. При мысли о том, чтобы свернуться калачиком на кровати, зарыться под одеяло, отдаться скорби и одиночеству, она теряла волю. Переживания о своем положении отнимали столько сил, что проще было окунуться в вечную пустоту, опуститься на дно какой-нибудь бездны. Когда Либби не спала, она бродила по чудовищно блеклой комнате, украдкой разжигая крохотные огоньки, которые тут же гасли, задушенные невидимой петлей вакуума.

Либби не то чтобы сдалась.

Сон скорее помогал раскрыться некой несозревшей идее, которую бодрствующий разум не мог понять в силу того, что сейчас, как всегда, был охвачен тревогой, ударялся в сильную панику, стоило ей задуматься о побеге. Бодрствующая Либби всегда была невыносима, кого угодно спросите: Нико де Варону, Рэйну Мори, Тристана Кейна или Парису Камали. Можно и у Каллума Новы узнать, если он еще жив. И вот, оставшись наедине с собой, Либби не могла не признать: нет человека хуже ее; наедине с таким в последнюю очередь хочется остаться.

Камеру для ее заточения приготовили со знанием дела.

Это была коробка без окна. Точнее, вместо окна в стену поместили иллюзию, а значит, снаружи, за стенами комнаты, вряд ли имелось хоть что-то. Опыт и наблюдения – когда-то ведь Либби жила обычной жизнью – подсказывали, что это ужасная квартира-студия или номер в дешевом мотеле. Скорее всего, Эзра – ее бывший парень, в котором она до недавнего времени никак не заподозрила бы садиста, – просто не мог позволить себе тратить магические силы на более уютное обиталище. Или, возможно, дело в экономии. Эзра явно здесь не жил, а кто мог позволить себе снимать сразу две квартиры при нынешних условиях экономики?

В дальнем конце комнаты имелась дверь, запертая при помощи чар. В правой части – тесная ванная, пользоваться которой Либби наотрез отказывалась. Тело упрямо не желало существовать совсем без сознания, но потакать его зависимости и вытаскивать себя за шкирку из уютного кокона медитативного, похожего на болото сна Либби хотелось меньше всего. Она старалась проводить в этой ванной как можно меньше времени и желательно в полусонном состоянии.

Слева располагалась кровать. То есть это все-таки не тюрьма. Проблеск привязанности или, возможно, просто человечности от мужчины, который когда-то был так любезен, позволяя Либби приходить и уходить, когда ей заблагорассудится. Качественные простыни, хлопковый трикотаж: мягкий, роскошный, удобный и вместе с тем без излишеств. В конце концов, Либби с Эзрой почти три года спали вместе. Постельное белье пахло пионами и лавандой: цветочное благоухание вкупе с мягким пряным запахом бабушкиной мази от артрита. Эзра проявил такое внимание к деталям, будто готовил клетку для маленького боязливого питомца. А Либби несколько дней ничего не ела, опасаясь, как бы он не отравил ее чем-нибудь. Впрочем, потом она решила, что опасность ей не угрожает, прямая – уж точно, и вообще, если она умрет, Эзра себе этого не простит. Он же спрятал ее здесь, не дав, как он полагал, помочь воцарению какой-то там запредельной тирании. Элизабет Роудс – разрушительница миров! Уже от одной этой мысли хотелось пончика или пирожного с заварным кремом.

Дабы окончательно не впасть в забытье, Либби частенько думала о Тристане. Она обо всех думала, о классе, к которому еще недавно принадлежала, но каждый при этом возникал в ее воображении по-разному. Нико преследовал и не давал прохода: «Роудс, проснись, Роудс ты – дикий пожар, Роудс, гори оно все синим пламенем». Она вроде и хотела прогнать его, ведь он изводил ее как никто, не давал спать, но что еще у нее оставалось? Либби уже искала, пыталась нащупать магию, при помощи которой можно было бы сбежать, однако комнату и чары приготовили