ситуации, что он сильно расстроен. Я попросил его не волноваться, и мы обнялись. Когда я уходил, на глазах у нас обоих были слезы.

Песах продолжался, и, несмотря на веселье этого праздника, мне было очень грустно. Я произносил молитвы со своей семьей, но в мыслях всегда видел Рава Брандвайна, молящегося над своими старыми подсвечниками, видел, как на лице его мелькают отблески света. Я чувствовал, что должен быть рядом с ним. Наконец, я не выдержал. В воскресенье недели Песаха я вернулся.

Однако в отличие от первого дня дом теперь был тих и полон печали. Состояние Рава Брандвайна несомненно ухудшилось, и сейчас он был прикован к постели. Человек, который не хотел меня видеть, скорбел в одной из задних комнат. Один из помощников Рава Брандвайна отвел меня к нему в спальню, по дороге объяснив, в чем проблема. Врач прописал ему препараты для лечения сердечно-сосудистой системы, но у Рава Брандвайна не было уверенности в их кошерности, потому он не стал принимать эти таблетки. Его состояние резко ухудшилось, и сейчас ему уже трудно было чем-либо помочь.

Когда я вошел в комнату, я увидел только его кроткое лицо, лежавшее на подушке. В окна пробивались теплые лучи солнечного света.

– Шалом, мой старый друг! – сказал я.

– Шалом, – тихо ответил он.

Несколько минут мы спокойно говорили, но тут человек, который не хотел видеть меня в этом доме, узнал о моем приходе и вошел в комнату злой и возбужденный. Рав Брандвайн не просил меня уйти, но я, чтобы избежать конфликта, сказал, что схожу к Западной Стене и вернусь позже.

На улицах была обычная для Иерусалима суета: дети, лавочники, туристы. Этот удивительный город отвлек меня от моих страхов относительно того, что должно было случиться. Я брел по узким улочкам, размышляя над тем, чему научился у Рава Брандвайна, даже представляя себе наше будущее вместе, когда он выздоровеет. Конечно, это были напрасные надежды, но я был все еще не совсем готов взглянуть правде в глаза.

Потом по какой-то причине меня охватила жуткая тревога по поводу того, что в еврейском квартале вот-вот взорвется бомба. «Мне нужно вернуться, – подумал я. – Нужно вернуться назад как можно скорее». У этого предчувствия не было никаких оснований или причин, но я был уверен, что с Равом Брандвайном должно случиться нечто ужасное, и что мое единственное место – рядом с ним.

Хотя с момента моего ухода прошел всего час, вернувшись в его спальню, я обнаружил, что состояние Рава сильно ухудшилось. Никогда прежде я не видел его таким слабым или в таком состоянии, но в то же время лицо его сияло, подобно солнцу. Я чувствовал, что он готовится покинуть этот мир.

Я придвинул стул к его кровати и провел рукой по его мягкой брови. Хотя он сильно ослаб и ему было явно тяжело говорить, мы обсудили множество будущих событий, о которых раньше никогда не говорили. Порой мне приходилось наклоняться к нему, чтобы расслышать его слова, но ум его был как всегда ясен, и говорил он с кроткой прямотой, потому что хотел, чтобы я понял все, что он хочет мне сказать.

Наконец пришел врач. Он сказал, что Рава Брандвайна нужно немедленно везти в больницу. Рав, конечно, не хотел ехать, но мы все равно вызвали скорую. Когда его увозили, я плакал, моля Рава Брандвайна не уходить, не покидать меня в столь трудный период, который, как я знал, ждал меня впереди. Но все было тщетно. Он уже принял решение уйти из этого мира.

Душа моего праведного учителя Рава Брандвайна покинула тело после полудня того же дня посреди Холь Амоэда, праздничной недели Песаха. Ему было всего шестьдесят пять лет. Поскольку умер он в Иерусалиме, мы хотели организовать его похороны как можно быстрее, но устроить это оказалось непросто.

Во-первых, было непросто найти миквэ, чтобы омыть его, потому что в районе была всего одна миквэ, предназначенная для этих целей, и она уже была закрыта. В конце концов мы нашли частную купальню и омыли его там.

Потом возникла проблема с местом захоронения. У Рава Брандвайна уже был собственный участок на кладбище, но мы не знали, похоронить ли его там или рядом с его учителем, Равом Йегудой Ашлагом, погребенным на кладбище Хар А-Менухот. Я сказал родственникам, что Рав Брандвайн всегда хотел быть рядом со своим учителем и, хвала Творцу, они прислушались к моему совету. Похороны прошли так быстро, что мы даже не успели объявить о них. Несколько радиостанций сообщили о времени и месте погребения, но мы не надеялись, что придет много людей. Так и получилось. Присутствовали только его родные.

Один человек – каббалист – изменил целую страну

Мой благословенной памяти учитель покинул этот мир так же, как и жил – как скромный человек, который никогда не искал почета или славы. А поскольку он не искал почета при жизни, он и покинул этот мир без фанфар. Когда о его смерти стало известно, газеты вкратце написали о его жизни и работе. И все.

Каббалистическое понимание смерти достаточно сложно. С одной стороны, Зоар подчеркивает возможность, но не неизбежность смерти. Начиная с 5760 года (2000 года по григорианскому календарю) в игру вступят мощные силы, кульминацией деятельности которых станет уничтожение смерти как таковой. Как часто бывает, здесь опять в одной точке сходятся каббала и современная наука, генетические исследования, которые обещают произвести революцию в медицине, победить многие смертельные болезни и добиться того, что средняя продолжительность жизни будет намного превышать сто лет; я уже не говорю о передовых исследованиях в области клонирования и процесса старения клеток.

Однако, несмотря на все это, люди продолжают умирать каждый день точно так же, как умирали всегда. Умирают и великие каббалисты. Но каббала учит, что смерти людей могут быть столь же разными, как и их жизни. Для подавляющего большинства людей смерть – это просто нечто, что с ними случается. Они позволяют своей жизни подойти к концу из страха, от усталости или из-за ощущения бессмысленности существования. Хотя этот процесс часто происходит неосознанно, он бывает вполне очевидным для родных и друзей. У врачей даже есть особый термин для этой последней стадии. Они называют его «опустить руки».

Однако для каббалиста смерть – это не прекращение существования и не капитуляция. Напротив, может наступить время, когда великая душа будет готова пойти дальше, достигнув всего, что было нужно в материальном мире. Это осознанный