Такие универсальные символы эпохи, как «Марион Делорм», имели мощную объединяющую силу. Не случайно романтик Лист и романтик Людвиг II — люди из совершенно разных социальных слоев — выбирали себе одни и те же идеалы. Не случайно впоследствии Лист и Людвиг II сыграли ключевые роли в судьбе еще одного романтика, искусство которого также явилось мощным символом своего времени, — Рихарда Вагнера. Можно сказать, что на протяжении всей жизни у него было только два настоящих ангела-хранителя, всегда приходивших на помощь по первому зову: Лист и Людвиг II. И хотя музыкант и король никогда лично не встречались, но через Вагнера оказались неразрывно связаны.

Литературные и философские предпочтения молодого Листа кажутся бессистемными лишь на первый взгляд. Чтобы доказать, что восемнадцатилетний музыкант был уже вполне сложившейся личностью, что в круге чтения он не метался вслепую в поисках самого себя, но сознательно отбирал то, что в наибольшей степени соответствовало его духовным запросам, что, наконец, в его натуре не было никаких противоречий, нам придется вкратце обрисовать основные идеи литераторов и философов, которых он выделял.

С одной стороны, Лист, эмоциональная и страстная натура, безусловно тяготел к романтизму во всех его проявлениях. С другой стороны, он искал ответы на мучившие его вопросы религиозно-философского характера. Поэтому из всего «пантеона» листовских юношеских увлечений можно особо выделить шесть имен: Шатобриан, Ламартин, Сенанкур, аббат Ламенне, Балланш, Сен-Симон.

Одним из первых провозвестников романтизма во французской литературе был Франсуа Рене де Шатобриан (Chateaubriand; 1768–1848). Его роман «Рене, или Следствия страстей» (1802) стал едва ли не любимейшей книгой Листа. Можно сказать, что Рене, этот французский Вертер, окончательно «излечил» Ференца после расставания с Каролиной де Сен-Крик. В герое Шатобриана Лист видел самого себя, мучимого поисками истины и не находящего ее: «Юноша, полный страстей, сидящий у кратера вулкана и оплакивающий смертных, жилища которых он едва различает, достоин лишь вашего сожаления, о старцы; но, что бы вы ни думали о Рене, эта картина дает вам изображение его характера и его жизни: точно так в течение всей моей жизни я имел перед глазами создание необъятное и вместе неощутимое, а рядом с собой зияющую пропасть»[126].

В дни затворничества, одиноких страданий после внезапного отъезда Каролины из Парижа настоящим призывом к спасению прозвучали для Листа слова из «Рене»: «Что вы делаете в глуши лесов, где вы в одиночестве проводите дни, пренебрегая всеми вашими обязанностями? Святые, скажете вы мне, погребали себя в пустынях. Они пребывали там со своими слезами и на умерщвление своих страстей тратили то время, которое вы тратите, быть может, на разжигание ваших. Высокомерный юноша, вы вообразили, что человек может довольствоваться самим собою! Одиночество губительно для того, кто не живет в нем с Богом; оно увеличивает силы души, но в то же время отнимает у них всякий повод к развитию. Всякий, получивший силы, должен посвятить их на служение своим ближним; бросая их без пользы, он сначала наказывается тайным страданием, и рано или поздно небо посылает ему страшную кару»[127].

Не мог оставить Листа равнодушным и философский труд Шатобриана «Гений христианства» (1802) — не догматический свод христианских правил, а поэтичная попытка доказать, что христианство есть самая человечная, самая благоприятная для свободы, искусства и науки религия, вдохновляющая художников на создание величайших произведений, подобных шедеврам Микеланджело и Рафаэля. Именно такое отношение к христианству будет характерно для Листа на протяжении всей его жизни.

Религиозный поэт-романтик Альфонс де Ламартин (Lamartine; 1790–1869), можно сказать, органично дополнял Шатобриана — религиозного романтика-прозаика. Но если в творчестве Шатобриана земная любовь всё же окрашена в привлекательные яркие, иногда даже жизнерадостные тона, то у Ламартина «самое божественное из всех человеческих чувств» одухотворяется либо скорбью, либо смертью, приобретая трагически-философский оттенок. При этом именно смерть возлюбленной приводит человека к безоговорочной вере в бессмертие души. Кроме того, согласно Ламартину, поклоняясь первозданной природе, человек поклоняется Богу как единому животворящему духовному началу. А женщина-возлюбленная — некий посредник между жизнью земной и небесной, что роднит поэзию Ламартина с образом Беатриче у Данте, а также с большинством женских образов в музыкальных драмах Рихарда Вагнера.

В 1820 году Ламартин издал первый том стихотворений «Поэтические и религиозные размышления» (Meditations poétiques et religieuses), a спустя три года — второй. Еще тогда его творчество привлекло внимание Листа и с тех пор оставалось в сфере его интересов и симпатий. Забегая вперед отметим, что состоявшееся в 1834 году личное знакомство с поэтом только углубило любовь Листа к его стихам, получившую в итоге яркое воплощение в фортепьянном сочинении «Поэтические и религиозные гармонии» (Harmonies poétiques et religieuses), увидевшем свет в 1835 году. (Фортепьянный цикл «Поэтические и религиозные гармонии» был завершен Листом уже в 1852 году.) Произведение предварялось отрывком, заимствованным из собственного предисловия Ламартина к его «Поэтическим и религиозным размышлениям». Неудивительно, что Лист посвятил свое творение поэту. Кроме того, Лист часто прибегал к цитированию Ламартина в письмах, что говорит о схожести образа мыслей двух художников.

Наконец, в стихах Ламартина, как и в романе Шатобриана, Лист увидел «собственный портрет» — точнее, портрет всего романтического поколения начала 1830-х годов. «Вряд ли существует человек, которому бы в молодости не казалось, что он встретил Эльвиру (под этим именем в творчестве Ламартина была увековечена его возлюбленная Жюли Шарль, скончавшаяся от чахотки в 1827 году. — М. З.), который бы не мечтал под „сенью старого дуба“ и не пылал любовью под „сводами готической церкви“. Ламартин не драматизировал эти чувства, а выражал их в созерцательных лирических излияниях, и поэтому произведения его имели то преимущество, что большинство из тех читателей, которые любят везде находить отклик на свои субъективные ощущения, легко могли вставлять личные романтические истории в гармонические рамки его божественной поэзии»[128].

При этом Лист с его артистичной натурой сумел как никто другой почувствовать воспетую Ламартином «удивительную гармонию между переживаниями души и картинами природы». Пожалуй, трудно найти для юного Листа более близкого по духу поэта, чем Ламартин.

Казалось бы, творчество другого французского романтика, Этьена Пивера де Сенанкура (Sénancour; 1770–1846), не могло оказать на Листа сильного влияния — его резкие выпады против политических идей Шатобриана и аббата Ламенне должны были изначально отпугнуть юного музыканта. Однако если рассматривать Сенанкура вне его социальных пристрастий, становится очевидно, что его творчество — такое же знамя романтизма. Верный ученик Руссо ратовал за возвращение естественного человека, находящего свое бесхитростное счастье в общении с природой, полностью гармонирующей с его духовным настроем. Но общество без насилия над личностью, социальной несправедливости возможно лишь в идеале; в несовершенной действительности тонко чувствующей натуре остается лишь терпеть и… мечтать. Квинтэссенция подобного умонастроения нашла отражение в «исповедальном» эпистолярном романе «Оберман. Письма, изданные г. Сенанкуром» (1804), написанном ровно через 30 лет после «Страданий юного Вертера» Гёте и принесшем автору такую же европейскую славу. Герой романа — настолько сын своего времени, что романтически настроенные современники чуть ли не поголовно стали ассоциировать себя с Оберманом; лучшей иллюстрацией тому служит четвертая пьеса из листовского цикла «Альбом путешественника» (Album d’un voyageur), написанного большей частью в 1835–1837 годах. Произведение, которое называется «Долина Обермана» (Vallée d’Obermann), снабженное цитатами из романа и посвящением писателю, — настоящий музыкальный портрет «коллективной души» целого поколения; причем композитор по романтическому накалу даже превосходит романиста.