— Егор, отпусти меня, слышишь, я не пойду, не хочу, — она тормозит, вырывается.

— Ксюша, — останавливаюсь у нужного номера, беру ее за подбородок, заставляю смотреть в глаза.

— Не надо, — она отворачивается, — я не хочу. Возвращайся к своей спутнице, — говорит почти неслышно. А я понимаю, насколько сложно даются ей слова и какой я все-таки идиот.

Что я творю?

— Ксюша, — притягиваю ее к себе, — она не моя, свое у меня с собой, — улыбаюсь, целую уголки ее губ, опускаюсь к шее.

Не могу просто, умом тронусь.

— Не надо всего этого, Егор, ты слышишь. Все это ошибка и …

— Заткнись, Ксюш, просто помолчи.

Прикладываю карту к электронному замку, открываю и втаскиваю в номер свою Александровну. Закрываю дверь и прижимаю малышка к деревянной поверхности.

— Есть только ты, понимаешь, только ты и никого больше.

— Никого? — выплевывает злобно. — Видела я твое шикарное «никого», с ногами от ушей и мило поправляющими твою одежду, наманикюренными ручками.

Кажется, она сама от себя этого не ожидала. А я улыбаюсь, как дурак.

— Это, конечно, прекрасно, что ты меня ревнуешь, но нет, Ксюша, мое сейчас при мне. А это так, чужое.

— Не делай из меня дуру, Волков, я прекрасно знаю эти женские штучки, я не слепая, так не трогают чужих мужчин.

— Не трогают, — соглашаюсь, — это в прошлом, Ксюш.

— То есть все-таки что-то есть?

— Было.

— Отпусти.

— Ксюш, ну хватит. Я же правду тебе говорю, ну было и было. Сто лет назад.

— Тебе только восемнадцать, Волков!

— И че? Я, по-твоему, девственником быть должен. Извини, Ксюш, не получится, я уже года три как живу вполне себе здоровой половой жизнью. Да-да, детки нынче шустрые, — шучу и провожу пальцем по ее губам. — Не ревнуй, Ксюш, не надо, я же твой весь, с потрохами, неужели не видишь? Я тебя хочу, Александровна, только тебя.

Веду ладонью вдоль ее бедра. Охрененное на ней платья и разрез на бедре то, что надо. Она вздрагивает от прикосновения к голой коже, дышит шумно. Вывожу круги, цепляю резинку чулка.

— Чулки, я щас сдохну, просто сдохну.

Она дрожит. Мать его, снова дрожит. Уже не от страха и не от обиды. И я готов орать от восторга, потому что ее также на мне клинит, даже если не осознает, себе признаться боится, а хочет меня. И убедиться в этом мне труда не составляет, веду ладонью выше, Ксюша сжимается, сводит ноги.

— Не делай так, малыш, не надо.

Просовываю руку меж напряженных бедер, касаюсь тонкой полоски трусиков. Влажная. Моя нереальная девочка, влажная.

— Егор, выдыхает тихо, практически капитулируя.

А я понимаю, что тронусь просто, если не попробую ее, если не сделаю с ней это.

Опускаюсь перед ней на колени, запрокидываю голову, цепляю ее поплывший взгляд.

— Ты…ты чего…

— Тшш, тебе понравится, Ксюш.

Егор

— Ты такая красивая, пиздец просто, Ксюш.

Смотрю в ее подернутые дымкой глаза и кайфую. Она молчит, только губы нервно кусает и смотрит на меня так, что меня на части рвет, и как бы ни старалась она, как бы ни хотела скрыть очевидное, ее реакция на мои прикосновения лучше всяких слов отражает истинное ко мне отношение. Она меня хочет, также как и я ее, может, не признаётся самой себе, противится, потому что в ее слишком правильной голове все это неправильно, но хочет.

— Красивая, — повторяю.

Ладонью поглаживаю оголенную часть ее бедра, приятно черт возьми. Александровна моя, такая нежная, мягкая, и пахнет так одуряюще, что я без всякого преувеличения готов ее сожрать просто. Меня же клинит на ней конкретно так и тот факт, что эта зараза правильная меня ревнует, просто башню сносит.

Продолжаю гладить свою малышку, нежно, осторожно, не напирая, усыпляя внимание, стягиваю с маленьких, до безобразия красивых ступней, туфли. Она позволяет, напрягается немного, но позволяет, а сдержаться не в состоянии просто, закидываю ногу на свое плечо и покрываю ее поцелуями, двигаясь выше.

— Егор, подожди.

Ну вот, зачем ты только очнулась? Усмехаюсь, не позволяю ей даже двинуться, языком провожу по оголенной, внутренней части бедра. И собираюсь уже продолжить, окончательно развратить свою Александровну, когда в кармане начинает вибрировать телефон. Мне даже смотреть на экране не нужно, чтобы понять, кто решил сорвать мне столь приятный вечер.

Вздыхаю, отпускаю Ксюшу и поднимаюсь на ноги, знаю, что, если не отвечу, он не отстанет. Ксюшу звонок отрезвляет окончательно, нервно дернув головой, она поправляет платье, и тянется к туфлям. Смешная. Кто ж тебя отпустит, малышка? Одной рукой хватаю ее за талию и прижимаю к себе, другой вытаскиваю из кармана телефон и подмигнув Александровне, отвечаю на звонок.

— Да, пап.

— Ты где?

— В Караганде, — бесит.

— Не хами.

— Я занят, пап.

— Я уже понял, чем ты там занят, Егор, лучше по-хорошему оставь свое занятие и вернись в ресторан.

— Уже разбежался. Свой долг перед журналистами я выполнил.

— Егор.

— Все, пап, с Островскими пообщайся, я там не нужен.

Сбрасываю звонок и отключаю нахрен телефон. Пусть хоть на говно изойдет, а я занят.

— Так на чем мы остановились?

Улыбаюсь, переключая внимание на Ксюшу. Правда, стоит наткнуться на испуганный взгляд Александровны, на полные страха глаза, как улыбка тотчас же сползает с лица. Всматриваюсь в красивые черты, чувствую, как Ксюша все сильнее напрягается, как дышит часто, словно воздуха не хватает и, кажется, даже слышу усиленное биение сердца. И, если две минуты назад я бы списал это на возбуждение, то сейчас это однозначно не та реакция.

— Ты чего, Ксюш? — касаюсь губами ее виска, а она ладонями в мою грудь упирается, оттолкнуть пытается.

— Отпусти меня, пожалуйста, мне нужно домой, а тебе стоит вернуться в ресторан.

Дрожь в ее голосе окончательно выбивает меня из колеи.

— Ксюш, какая муха тебя укусила?

— Никто меня не кусал, — уже увереннее, с раздражением даже. — Хватит, это вообще была плохая идея с самого начала, мне не нужно было приходить, я не знала, что… — у меня, отчего-то, складывается впечатление, что говорит она сейчас отнюдь не со мной. — Не ссорься с родителями, Егор, возвращайся в ресторан.

Говорит вроде уверенно, я и бы даже поверил, если бы не чувствовал, не понимал, что не хочет она подобного развития событий, иначе не стояла бы в моих объятиях, не отводила взгляд, не дрожала бы в моих руках.