он рождается колебаниями металла нижней трети колокола, в то время как третий тон возникает в верхней трети колокола, – мутный и часто неприятный, ибо колокол в этой части гремит. Беатриса любила неповторимую музыку колоколов и с точностью различала умение звонарей. Среди них были такие, что тянули за веревки неохотно и беспорядочно, но были и те, что, словно Константин Сараджев, музицировали на колоколах.

Затем перезвон утихал, лишь мутный отзвук, словно тяжелое дыхание изнуренного любовника, еще витал в воздухе.

Беатриса молчала.

Успокоенная

разоружающим удовольствием и

обезболенная

страданием…

* * *

И сейчас его не было здесь, рядом с ней…

Но Беатриса слышала музыканта из золотых времен – он передавал ей послание от Вернера:

Возвращусь, как возвращается припев из дальних стран,

В твою мечту, довершенную бедой,

В простор твоих снов, чтобы быть с тобой,

Моя тень проберется, словно с флейтой Пан!

* * *

Распростертая на кровати, со стилетом между грудей, Беатриса призывала своего любовника отголоском еще одной вершины наслаждения.

Страшной вершины, как сны, полные желания.

Дивные, словно прожитые в пору ночи, когда прекращается всякое движение.

Nox intempesta

GALLICINIUM

(песнь петухов)

Завтра нам отправляться на гильотину. Если не завтра, то послезавтра. Будем же ходить спокойно под солнцем до конца, сознательно не сознавая намерений и гонений. Солнце позолотит наши лбы без морщин, а ветерок донесет свежесть тем, кто отрекся от желаний.

Фернандо Пессоа

Александра Тиганича пробудила не песнь петухов, что в первый раз дают о себе знать в этот волшебный час, но холодное дыхание смерти, искаженную тень которой он в последние дни замечал по стенам дома и в скрытой тишине виноградника, неправильными каскадами спускавшимися к Дунаю.

Его не удивил приход смерти, явившейся, словно путник издалека, в ранний утренний час, ибо список грехов есть открытое приглашение для старой грации.

Он знал, что встреча с Никосом Евангелосом Трисмегистосом несколько месяцев назад не была случайностью, хотя в первое мгновение могло показаться единственно так, но уведомлением о том, что почтенная госпожа двинулась в путь и что скоро в синий летний послеполуденный час, в темную облаченную в осень ночь, в белое, одетое морозной роскошью утро – она дойдет до его виноградника.

Александр Тиганич редко покидал старый каменный дом над Дунаем. Два помещения над глубоким подвалом в скале. Узкая кровать и железная плита с шестью конфорками, привезенная из кухни одного пожоньского ресторана. Кресло из салона господина Будишина. Дубовый сундук для белых рубашек и постели. Перед домом – два абрикосовых дерева. Крыльцо в тени. Стул из ивовых прутьев и массивный деревянный стол на одной ноге. Шляпа, повешенная на сучок от отломанной ветром ветки. В окне – нож, длинный и тонкий, в кожаном футляре с металлическими вставками по краям. За домом – глубокий колодец. Деревянные ведра на домовой балке, всегда полные свежей воды, а чуть поодаль – высеченная в камне ванна, совершенная для послеполуденного летнего зноя. Кусты лимона, лавра и малины в заповедном уголке, ограниченном красной стеной насыпи над виноградником, низкая стена из глины и дробленого камня, и задняя часть дома. Уютный двор, скрытый от дыхания мороза и руки северного ветра.

Виноград, вино и варенье из абрикосов с лимоном из собственного сада он менял на другие товары таким образом, что плоды своего производства оставлял в один и тот же день и час у распятия на верхней дороге, с которой вел путь к его имению. Уже после полудня он находил там в деревянном ящике свертки с маслом, сахарную голову, завернутую в бумагу, мешки с солью и мукой. Хлеб он пек сам – два вида: с диким чесноком и красной паприкой и «праздничный» с изюмом. Он ел вареную речную рыбу – сома в томатном соусе, сазана, вымоченного в пиве, и сушеную стерлядь. Лодочники оставляли ему часть улова в верше возле желтого камня на нижнем пути, что извивался вдоль речного берега, в обмен на флягу красного вина, а пастухи – козий сыр и перепелиные яйца. Свинины и курятины он не ел, обожал фрукты – особенно ягоды, малину и ежевику. Воды из колодца и вина было достаточно для долгой и хорошей жизни. Иногда ему не хватало разговора, и часто, декламируя Ленау, он разгонял наглых скворцов, песней призывал корабельщиков, а рассказами – сны. Это был неповторимый ритм одиночества. Тиганич сам лечил и болезни, приходящие с годами и частыми изменениями климата, не советуясь с врачом, не пользуясь аптекарскими порошками и новейшими медикаментами. Подорожник, виноградная ракия, мята и ромашка. Он никуда не ездил, кроме как вечером последней пятницы в месяце – в публичный дом мадам Софи Шнайдер. Никто не видел, как он пробирается сквозь виноградники и фруктовый сад до первых домов, никто никогда не встречал его в темных окраинных переулках, никогда не узнавал его под черной широкополой шляпой и не обращался по имени, вплоть до того ужина в Турну-Северине, когда в самой узкой городской улице он встретил Никоса Евангелоса Трисмегистоса.

Они почти столкнулись в узком проходе, что вел к реке, однако такую фигуру он не мог бы обойти стороной и на столичном бульваре.

– Диганити, – обратился к нему Никос Евангелос Трисмегистос, – могу ли я у вас купить немного белого вина? Мне сказали здесь, что ваш feigentraube лучший в округе.

– Вкусы различны, приятель, когда говорят о вине и о женщинах. Я с радостью поговорил бы об этом с вами, но мне кажется, господин, что вы спутали меня с кем-то из ваших знакомых, – любезно отвечал Тиганич.

Виноградарь остановился, а затем, словно его не касалась путаница, скорее двинулся как можно дальше от Трисмегистоса.

– Ты не обязан откликаться, приятель, хотя Диганити – знаменитая фамилия в этой части мира, до которой, насколько я знаю, словно по Дунаю альпийский лед, добрался твой пращур Георгий, – сказал Трисмегистос. Подождав немного, он продолжал: – Я знаю, что все это тебе давно хорошо знакомо. Кроме того, приятель, я знаю, что ты человек опытный и мудрый и понимаешь, что его грехи, как и грех твоего деда и твоей семьи, невозможно обойти – теперь и никогда, – как теперь ты, в этом узком проеме, пытаешься обойти меня, – сказал Трисмегистос.

– Вас подослали, – посмотрел на него Тиганич.

Перед ним стоял высокий, одетый в черную кожу человек со зловещим взглядом.

Страшный посланник. Экзекутор.

Тиганич помнил эту встречу, словно она была вчера – в его памяти жило каждое произнесенное тогда