более чем на десять лет: то не хватало цемента, то возникали проблемы с рабочей силой и оборудованием, а однажды обрушение целого крыла из-за использования некачественного «левого» цемента привело к гибели семи рабочих. Детвора из Ходадад-билдинга, которая ринулась на строительную площадку поглазеть на образовавшееся на земле темное пятно, в ужасе решила, что это то самое место, где погибли семь человек, и что пятно – это их кровь, просочившаяся на поверхность. Отсрочка строительства дала жителям Ходадад-билдинга передышку, и мало-помалу они смирились с изменившимся ландшафтом.

С увеличением интенсивности движения и плотности населения черная каменная стена приобрела еще более важное значение. Она осталась единственным гарантом приватности, особенно для Джимми и Густада, которые на рассвете совершали свой молитвенный обряд с повязыванием пояса веры кушти. Стена высотой в шесть футов тянулась вдоль всего двора, укрывая их от глаз инаковерцев, пока они молились, обратившись лицом к занимающемуся на востоке свету.

Но черт с ней, с приватностью, черт бы побрал эту стену, черт бы побрал эту вонь, думал теперь Густад. Они покупали «Одомос» тюбик за тюбиком, втирали его во все открытые части тела, но проклятые москиты продолжали жужжать, кусать и сводить с ума. По загадочной причине мазь наименее эффективно действовала на Густада. Полночи он чесался, прихлопывал москитов и ругался.

Да еще Дильнаваз, видно, чтобы окончательно лишить его рассудка, рассказала ему о том, что в детстве у нее был сосед, обладавший иммунитетом от москитов.

– Это чистая правда, – говорила она. – Когда был маленьким мальчиком, он как-то съел огромное количество москитов. То ли нарочно, то ли по ошибке, неизвестно. Ну, ты знаешь, как дети все тащат в рот.

Но с тех пор москиты прекратили кусать этого мальчика. И, став взрослым, он превратился в москитостойкого мужчину. Насекомые садились на его кожу, забирались ему в волосы, заползали под одежду, но никогда не кусали. Вероятно, те, которых он съел, изменили состав его крови и запах тела, сделав его как бы одним из них. И его их жужжание и кружение не раздражало, он говорил, что для его ушей это было все равно что любовная серенада.

– Ну и что ты предлагаешь? – огрызнулся Густад, шлепая себя по лицу, плечам и груди. – Перестать пользоваться «Одомосом» и начать жевать москитов?

А потом цена на «Одомос» подскочила вместе с ценами не только на предметы роскоши, но и на все необходимое, начиная со спичек и заканчивая гигиеническими прокладками.

– Этот налог на помощь беженцам, – высказался Густад, – всех нас превратит в беженцев.

И словно всех этих проблем было мало, Рошан и Дариуш стали требовать старые газеты. Им это нужно было для школы – тоже сбор в пользу беженцев. Учителя организовывали соревнования, принесенная учениками макулатура взвешивалась каждое утро, результаты оглашались на общем собрании. Англоязычные газеты складывались отдельно, потому что качество их печати было выше, чем у местных, и их на килограмм требовалось больше.

Дильнаваз пыталась объяснить Рошан и Дариушу источники их семейного бюджета: единственная для них возможность каждый месяц оплачивать счет за подписку – это продавать старые газеты джарипуранавалле[115]. Но дети умоляли, говорили, что учителя будут сердиться, если они придут с пустыми руками, и Густад разрешил им взять по пять экземпляров «Джем-И-Джамшед»[116].

Дариуш заявил, что предпочитает пять штук «Таймс оф Индия», потому что друзья будут смеяться над газетами парсийских баваджи. Густад и слышать ничего подобного не желал.

– Ты должен гордиться своим наследием. Бери «Джем-И-Джамшед» или не получишь ничего.

Тогда Дариуш решил пройтись по соседям, спросить, нет ли у них ненужных газет. Отец только посмеялся над ним:

– Никто не даст тебе ни клочка. – Но поскольку Дариуш все же хотел попытаться, он поставил ему два условия: – Во-первых, держаться подальше от мисс Кутпитьи и идиота-собачника. Во-вторых, если удастся все же что-то раздобыть, – поделиться с сестрой.

II

Неделю спустя, когда Густад, вернувшись с работы, сел, чтобы снять туфли, Дильнаваз, сияя, вручила ему конверт. Простояв в автобусе на ногах всю дорогу, он устал, но в этот момент усталость как рукой сняло. Наконец-то! Успев снять только одну туфлю, он схватил конверт. На нем ничего не было написано. Странно, подумал Густад, открывая его.

Уважаемые мистер и миссис Нобл,

имею удовольствие сообщить вам от имени матери Клодианы, что ваша дочь выиграла первый приз в нашей Ежегодной школьной лотерее.

Не сочтите за труд организовать доставку приза. Кукла довольно большая, и, боюсь, маленькой Рошан будет не под силу привезти ее на школьном автобусе. Будет очень жаль, если кукла пострадает. Кукла находится в моем кабинете (рядом с главной гостиной), и я была бы вам признательна, если бы вы организовали перевозку как можно скорей.

Просим принять нашу искреннюю благодарность за участие в лотерее, которое способствовало успеху нашей кампании по сбору средств. Когда наше новое школьное здание будет готово, это случится благодаря щедрому содействию таких родителей, как вы.

Искренне ваша,

сестра Констанс.

(Комитет по проведению лотереи)

Густад не смог скрыть своего разочарования.

– Я думал, это письмо от Джимми. Ты не могла меня предупредить, когда отдавала письмо?

– Чего ты так расстраиваешься? Захочет майор написать – напишет. Но ради Рошан, пожалуйста, смени выражение лица, она так взволнована, ты же знаешь, у нее никогда в жизни не было куклы.

Он внял просьбе Дильнаваз, как только Рошан вбежала в квартиру со двора.

– Папа! Папа! Я выиграла куклу!

Он подхватил ее на руки.

– Моя куколка выиграла куклу. Но я уверен, что из вас двоих ты – красивей.

– Нет! Кукла гораздо красивей, у нее голубые глаза, светлая кожа, такая розовая, и чудесное белое платье!

– Голубые глаза и розовая кожа? Фи! Кому это нужно?

– Папа! Не говори «фи» про мою куклу. Можно мы поедем за ней прямо сейчас? Сестра Констанс сказала, что ты должен приехать и…

– Да, я прочел ее записку. Но сейчас уже слишком поздно, может, завтра, у меня будет полдня.

– Но по воскресеньям школа не работает.

– Не волнуйся, сестра Констанс будет на месте, – сказал Густад, и Дильнаваз согласилась с ним, но все же предложила мужу позвонить сестре на случай, если та собирается отлучиться на рынок или в кино. В конце концов, теперь не так, как в старину, когда монашки все время сидели в монастыре и только и делали, что прибирали, шили и молились.

– Возьми тридцать пайс и сходи к мисс Кутпитье, – сказала Дильнаваз, потому что мисс Кутпитья была единственной в